Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Все это припомнилось мне во время войны, когда подчас на счет разрывных пуль относились многие ранения, причиненные пулями самыми обыкновенными. Добавлю, впрочем, что позднее у австрийцев разрывные пули, по-видимому, не употреблялись.

В Аннополе я встретил 3-й передовой отряд, который еще 20-го сентября ушел к Опатову. Ему в бою 21-го не пришлось совершенно поработать, ибо уже рано утром он получил приказание уходить. При отходе, во время беспорядка в обозах, он потерял одну из своих кухонь, опрокинутую в канаву, из которой в давке ее не удалось вытащить. Тут же, в Аннополе оказалось несколько повозок Псковского лазарета. Как оказалось впоследствии, когда в обозах возникла паника, и все они перепутались, то старший врач лазарета, бывший при первых повозках, не обратил никакого внимания на то, что происходит с остальными, бросил их и, идя столь быстро, как могли выдержать лошади, не только прошел мимо Аннополя, но и остановился лишь около Красника. К счастью, в конце концов, почти весь обоз лазарета нашелся в разных местах, и из ценного имущества ничего не пропало. Тем не менее, после этого инцидента пришлось разойтись с этим старшим врачом, которого заменил младший врач этого же лазарета Воскресенский, очень хорошо себя зарекомендовавший в эти дни.

К 12 часам дня подошли из-за Вислы и те повозки, которые из Завихоста пошли с кавалерией. Почти сразу после их переправы и Аннопольский мост был уничтожен. Как выяснилось к этому времени, все мы ушли из Завихоста своевременно: к 9-ти часам утра там были уже немцы. В Аннополе вновь подтвердилось, насколько неожиданным явился отход из-за Вислы; то движение через нее навстречу немцам, о котором я говорил выше, в этом районе уже началось, и 21-го сентября тут успела перейти на левый берег реки одна из бригад 37-й дивизии. Теперь она вернулась без боя обратно, причем, однако, Царицынский полк потерял одного из врачей и часть санитаров, попавших в руки немцев. Позднее тогдашний командир этого полка Занкевич утверждал мне, что, судя по всем данным, этот врач — по трусости — сознательно отстал, дабы попасть в руки немцев, ибо приказ об отходе был ему передан своевременно. Тогда же этот господин был предан Занкевичем суду, но, конечно, этот суд не состоялся.

Та к как все, что было за Вислой, теперь оттуда выбралось, и так как наметилось, куда какое краснокрестное учреждение должно идти, то мы решили двигаться далее в Красник. Выехали мы около 4-х, а через час после нашего выезда немецкая артиллерия начала обстреливать Аннополь. В Краснике мы были около шести часов, и нашли его переполненным, ибо кроме штаба нашей армии здесь располагались на ночлег различные части проходивших мимо 4-й и 5-й армий. Однако, «пан-квартирмейстер» или, иначе говоря, маленький чиновник магистрата, ведавший расквартированием в местечке воинских частей, поводив нас сперва зря по разным переполненным квартирам и сообщив, между прочим, что есть еще одна хорошая квартира, но что пану генералу (то есть мне) нельзя останавливаться у «жида» (в Царстве Польском и в Галиции это слово не имело того оскорбительного оттенка, который ему придается у нас и заменяет наше слово «еврей»), в конце концов, привел нас обратно к зданию магистрата и отвел нам здесь квартиру бургомистра. Если бы не пыль, покрывавшая все вещи, то можно было бы подумать, что хозяин только что вышел из квартиры. И действительно, оказалось, что по возвращении наших войск после Люблинских боев, он был внезапно арестован и после ускоренного судоразбирательства повешен за оказание австрийцам, во время их кратковременного пребывания в Краснике, различных услуг. Позднее я слышал мнение одного из видных наших генералов, который находил, что эта казнь была совершенно неосновательна и что несчастный бургомистр собственно и не имел возможности поступить иначе.

Как бы то ни было, судьба привела нас в его квартиру, и мы благословляли ее за то, что она дала нам пристанище в этом здании, ранее бывшем католическим монастырем. Погода начала хмуриться, уже темнело, и перспектива пребывания в эту ночь под открытым небом нам всем очень мало улыбалась. Все мы настолько устали, что даже не обратили внимания на холод в комнатах и только утром заметили, что кое-где были выбиты стекла.

Сразу по приезде я поехал в штаб армии, где мне сообщили телефоном, что к 6 часам вечера была закончена эвакуация Сандомира и что все раненые и лечебные заведения благополучно из него вывезены. Сразу точно гора с плеч свалилась у меня, но необходимо было выяснить, куда пошли учреждения, остававшиеся в этом районе. Поэтому утром 23-го я отправился на автомобиле обратно на Госцерадов и далее. Та к как, однако, и предшествующей ночью и ночью на 23-е шел дождь, то мне с большим трудом удалось добраться только до Ольбенцина, ибо дорога совершенно разгрязнилась и, несмотря на все прекрасные качества моего «Рено», ехать на нем далее оказалось невозможным. Но на счастье здесь оказался очень любезный этапный комендант, давший мне лошадку и бричку, на которой я добрался до Госцерадова, где узнал, что в 4 верстах от него к югу расположился наш 7-й передовой отряд. Не без труда добрался я до этого отряда, который прошел мимо Сандомира правым берегом Вислы утром 22-го сентября, когда оттуда усиленно все переправлялось.

Как оказалось, мост был исправлен саперами, которым теперь поручили эту работу, в течение ночи и днем эвакуировали все, что было возможно; были вывезены и все раненые и больные, кроме нескольких человек, которых по состоянию здоровья совершенно нельзя было трогать с места и которых собрали посему в городскую больницу. После этого все лечебные заведения перешли через Вислу. Нижегородский лазарет двинулся последним, совершенно налегке, захватив лишь самое ценное — свой инструментарий. Повозок, конечно, нельзя было достать и ничего из остального имущества вывести было нельзя. То небольшое имущество, которое оставалось от отделения склада — белье и перевязочный материал — Ковалевский раздал подошедшим войскам, так что оставлено было в нем всего лишь несколько более громоздких предметов, ванн и т. п.

Когда персонал Нижегородского лазарета вместе с последними ранеными подходил к Висле, то над мостом пролетел неприятельский аэроплан и бросил дымовую бомбу, очевидно для пристрелки своей артиллерии, ибо сразу после этого открылся огонь, впрочем, в общем, мало действенный. Когда же наш персонал подходил уже к реке, то одному тяжело раненому офицеру стало очень нехорошо, и он попросил оставить его в Сандомире. Тогда Ковалевский вернулся с ним обратно и свез его в городскую больницу, все время идя под обстрелом. Все это время переправа шла в полном спокойствии, лишь за рекой порядка было меньше. Здесь «отличился» наш санитар при Управлении — Азаров, которого я накануне оставил с Ковалевским в Сандомире: оказавшись вне надзора, он столкнул с проезжавшего мимо него рысью повозки ее хозяина, еврея, вскочил сам на нее и помчался на ней дальше, пока не вынесся из района обстрела. Бросив здесь повозку, он присоединился к Ковалевскому и персоналу Нижегородского лазарета и вместе с ними пришел пешком в Красник уже к вечеру 24-го, причем принес все мои, правда, немногочисленные вещи, которые я оставил в Сандомире, предполагая туда вернуться. Когда мы потом ругали Азарова за его поступок с евреем, то он искренно изумлялся нашему негодованию: стремление выбраться скорее из-под обстрела было, по его мнению, вполне естественно, еврей же, он считал, лучшего не заслуживал.