Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Говоря про отход из Сандомира, я не упомянул пока про работу Нижегородского лазарета, между тем, как она этого стоит. Уже вечером 21-го сентября, как я уже упоминал, в него начали поступать раненые. Всю ночь продолжался их приток, и к утру их оказалось уже более 400 человек (тогда как лазарет был рассчитан на 50, максимум 100 больных). Понятно, работа не приостанавливалась ни на минуту, пока все раненые не были перевязаны, переодеты и накормлены, а как только это было закончено, то началась эвакуация, законченная, как я уже говорил, лишь к моменту ухода из города последних воинских частей. Белье и остаток съестных припасов были розданы солдатам, а остальное имущество пришлось бросить. Впрочем, ровно через месяц я нашел все это имущество, равно как и оставленное имущество склада, в том виде, в каком оно было оставлено. Та к как оно не подходило к образцам, принятым в австрийских лечебных заведениях, то австрийцы и не тронули его.

Узнав в 7-м отряде главное из только что мною изложенного, я вернулся в Красник по окончательно разгрязненной дороге; местами на шоссе было грязи поверх щебенки более чем на поларшина. В самом Госцерадове в эти дни на улице в грязи тонули лошади, и мне подарили две фотографии, на одной из которых в луже грязи видна лежащая на боку издыхающая лошадь, а на другой, снятой через два часа, вместо лошади виднелась лишь на месте ее, в грязи, небольшая выпуклость. Вообще состояние дорог было в эти дни ужасное, одинаковое пагубное и для лошадей и для автомобилей. Говорили, что проходившая через Красник 3-я армии всего в один день потеряла 600 лошадей. По дорогам их беспрестанно попадались поломанные автомобили и трупы лошадей.

Как я уже упоминал, 24-го к вечеру в Красник пришли Нижегородцы и Ковалевский — усталые, голодные и грязные, но бодрые и веселые. Нечего и говорить, как мы все обрадовались их приходу и как долго мы их расспрашивали. Через день весь персонал Нижегородского лазарета отправился далее в Люблин, чтобы там получить новое лазаретное имущество и закупить себе новое личное имущество, ибо все свое они должны были бросить в Сандомире. Из этого личного имущества австрийцы как раз ничего не оставили — все было расхищено, даже платья и белье сестер. Привожу это не в виде особого обвинения, но в виде указания на то, что и австрийцы были не без греха, ибо именно в эти дни имело место разграбление чудного имения Любомирских-Развадов нашими солдатами, которое потом неоднократно цитировалось с австрийской стороны, как доказательство нашего варварства. Не знаю, какие там были наши части, но, в общем, могу смело сказать, что до революции 1917 года такие случаи разграбления войсками были очень немногочисленными; отдельные же ограбления и воровство, конечно, бывали, также как и мошенничества, ибо не нужно забывать, что в состав армии были призваны среди прочих запасных и ополченцев и многие темные личности, которые и нашли себе на войне широкое поле для деятельности, о чем я уже говорил выше. Впрочем, страдали от этого больше помещики и евреи; польское крестьянство страдало гораздо меньше. Мне, например, пришлось встретиться всего лишь с одним случаем недобросовестности с крестьянином: «реквизировав» корову, солдат, очевидно бывший петербургский трамвайный служащий, выдал владельцу этой коровы «квитанцию», которую я потом и видел; это был бланк протокола о происшествиях на трамвае, в которой пустое место для обозначения пострадавшего лица было заполнено словами «одна корова». В результате того, что подобные случаи бывали редко, отношение сельского населения к нашим войскам было, в общем, дружественное, даже в польской части Галиции.

Пробыв после этого в Краснике еще день и окончательно выяснив направление наших ближайших действий, я решил перебраться с Управлением обратно в Люблин, ибо из Красника, благодаря полному бездорожью в его окрестностях, сноситься с нашими учреждениями было почти невозможно — связь с тылом была крайне медленна, а осведомленность, несмотря на соседство со штабом, ограничивалась, главным образом, тем, что происходило в ближайшем соседстве с нами. Двинулись мы из Красника рано утром 27-го сентября и только к вечеру были в Люблине. Все удивлялись быстроте нашего переезда и особенно целости наших автомобилей, хотя мы и употребили 10 с половиной часов на то, чтобы проехать на них 45 верст. Хуже дороги я не видывал ни ранее, ни позже: вся она была усеяна трупами павших лошадей и поломанными повозками и автомобилями. Особенно плоха была первая половина дороги от Красника — здесь мы употребили 8 часов 20 минут на проезд 23 верст. По временам мы теряли всякую надежду проехать: несколько раз автомобили приходилось откапывать и выталкивать на шоссе, окончательно превращенном в кашу из глины, щебенки, крупного камня и бревен.

Пока мы ехали лесами вблизи Красника, мимо нас проходили толпы людей, одетых в военную форму, и вместе с тем в лесу все время слышалась стрельба; это шли маршевые команды на укомплектование армии и отдельные солдаты из их состава забавлялись стрельбой из винтовок по птицам и белкам. Начиналось главное бедствие армии — пополнение ее вместо солдат одетыми в военную форму обывателями, чуждыми всякому представлению о воинской дисциплине и совершенно незнакомыми с военным делом и современными его требованиями. Уже теперь в ряды армии начали попадать ополченцы, обучавшиеся всего по 6 недель в запасных батальонах, в которых приходился в то время один офицер и несколько унтер-офицеров на роту, часто в тысячу и более человек. Только попадая на фронт, они начинали по-настоящему обучаться военному делу. А между тем, часто обстоятельства бывали таковы, что их почти сразу приходилось посылать в огонь, в котором они не знали подчас даже, как управляться с винтовкой. Вспоминается мне один отставший солдатик, которого я как-то подвозил на автомобиле: с каким изумлением рассказывал он мне про свою подготовку в запасном батальоне и про то, как они там «богато» стреляли. Оказалось, что он сделал там всего 20 выстрелов. Тогда меня эта цифра поразила своим ничтожеством, а позднее и такая подготовка стала казаться идеальной. Тем не менее, и с таким неподготовленным составом оказалось возможным делать чудеса храбрости, если только руководство их было хорошее.

Коснусь здесь, кстати, офицерского состава. При мобилизации большинство пехотных полков выделили из себя второочередные полки, но кадровых офицеров в них вошло всего по 20 человек, остальные были взяты из запаса. Немало запасных офицеров попало, впрочем, и в первоочередные полки, и, тем не менее, уже при отправлении их на войну, во многих из них был некомплект. Эти офицеры, призванные из запаса, делились на две крупные группы. С одной стороны это были люди глубоко штатские, лишь отбывавшие воинскую повинность в качестве вольноопределяющихся и уволенные в запас прапорщиками, люди, которым в большинстве случаев приходилось начинать изучение военного дело сызнова. Среди них потом оказалась масса великолепных офицеров, но в начале войны им, несомненно, не хватало ни знаний, ни опыта.