Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Несмотря, однако, на этот недостаток, Б.Е., безусловно, являлся за все время войны лучшим из всех главноуполномоченных Красного Креста. Энергия у него была редкая, что при умении быстро схватывать положение и выбирать подходящих людей давало отличные результаты. У меня с ним всегда были хорошие отношения, и в отношении меня его «горячность» особенно не сказывалась. Нужно сказать, что понемногу, несмотря на то, что с течением войны горячность его только усиливалась, Бориса Евгеньевича успели оценить почти все, и поэтому с ней примирились, лишь рассказывая с улыбкой про последние курьезы в этой области. А анекдотов про эти курьезы рассказывали немало. Но теперь, когда все это отошло в прошлое, я думаю, что даже те, кому больше всего приходилось терпеть от горячности Бориса Евгеньевича, всегда с удовольствием вспомнят работу с ним. Тем более что это был человек в то время денежно вполне порядочный и, в сущности, не злой.

Ехать в Ивангород мне пришлось опять на автомобиле, ибо движение по железной дороге было прекращено из-за обстрела ее немцами через Вислу, хотя путь все время поддерживался вдоль линии, часто в самых обстреливаемых местах. Через несколько дней я побывал на станции Новая Александрия, куда попал в спокойное от обстрела время. Кроме офицера, ротного командира, и нескольких солдат-железнодорожников, на станции не оказалось никого, равно как и вокруг нее, ибо весь этот район предшествующие дни обстреливался тяжелыми снарядами. Само деревянное здание станции было наполовину разбито одним из них, так что в мезонине через отваливавшуюся переднюю стенку была видна все обстановка, как в детских игрушечных домах. Ротный командир и находившаяся с ним команда помещались в каменном подвале, крытом землей, который один мог дать некоторую защиту от этих снарядов. Вся обстановка была такова, что сразу стало ясно, что приготовить здесь что-либо заблаговременно на случай боев совершенно невозможно и что, в лучшем случае, можно что-нибудь временно поставить на ближайшей станции, где находился и штаб железнодорожного батальона.

Когда я находился у командира последнего, получилось сообщение, что немцы вновь начали долбить по злополучной Новой Александрии. К счастью, стрельба их была почти безрезультатна. Когда я через неделю вновь был на станции, уже в начале нашего наступления, то новых повреждений здесь не заметил; по-видимому, в местечке были немецкие шпионы: по крайней мере, с реки была замечена подозрительная сигнализация, но, несмотря на установленное наблюдение и на обыск, найти шпионов не удалось.

После отхода нашего на Сан и Вислу почти вся эвакуация раненых и больных 9-й армии пошла через Красник, откуда наскоро была проложена конно-железная дорога, выходившая на одну из ближайших к Люблину станций, куда я и направил Ковалевского с несколькими сестрами для устройства там, близ места перегрузки, питательного пункта. Поработать ему пришлось, впрочем, всего лишь несколько дней, ибо потом подвоз больных быстро сократился. Другой питательный пункт, но уже подвижной, конный, отправили мы в Красник, но и там работы ему было очень ненадолго, ибо с нашим продвижением вперед и пути эвакуации были установлены другие.

Между тем, в течение сентября и первых чисел октября переброска войск закончилась, опасность для Варшавы и Ивангорода была устранена. И посему на 10-е и на 11-е октября было назначено общее наступление наших армий, причем около Ивангорода, где и должен был наступать правофланговый корпус 9-й армии — Гвардейский, наступление началось 10-го, а около Новой Александрии, где переправа была возложена на вновь вступившие в состав армии 25-й, а также и на 14-й корпуса — 11-го. Выше по Висле, до Сана, и по нижнему Сану пока ничего не намечалось, ибо весь этот громадный район занимал один лишь 18-й корпус. Та к как Ивангород был достаточно снабжен лечебными заведениями, то с гвардией пошли туда только приданные ей подвижные учреждения Красного Креста.

Когда же перед рассветом 11-го началась переправа у Новой Александрии, то туда сразу с первым же поездом двинулся и отряд Шабельского и питательный поезд Офросимова, которые и прибыли сюда около 4 часов дня, когда еще продолжался, правда, уже редкий, обстрел станции. Та к как станция была разрушена, да и мала, то пришлось и здесь использовать пакгаузы, отделив меньшую их часть под перевязочную, всю затянутую белой материей, а бóльшую — под раненых. Самое трудное было теперь, как и в других местах, наладить отопление, ибо наступили холода и уже ослабевшие вследствие потери крови раненые под открытом небом застывали и нуждались в тепле, которое приходилось поддерживать при помощи железных печей, дававших тепло, пока топились, и сразу выстывавших, когда огонь гас. В общем, все-таки в следующие дни, когда пакгаузы эти не были сплошь набиты ранеными, лежавшими вповалку на соломе, они имели довольно благообразный вид.

Но с 11-го по 14-е октября положение было крайне тяжелое: поездов, хотя бы товарных, для вывоза раненых было слишком мало и они заполняли все. Весь персонал работал без отдыха, одни — в перевязочной, другие — на питательном пункте, но только 13-го стало полегче. Но если тяжело было положение на станции, то еще хуже было оно за Вислой, откуда не сразу удалось наладить вывозку раненых по единственному пока понтонному мосту, по которому без перерыва продолжалась переправа все новых и новых войск, шедшая, притом, все время под обстрелом неприятеля, правда мало действительным. В первый день боя переправился 25-й корпус, который, несмотря на упорное сопротивление неприятеля, продвинулся на три версты и занял господствующий над рекой кряж. Вечером венгерская пехота, подведенная из резерва, с музыкой бросилась в контратаку на нашу 3-ю Гренадерскую дивизию, но была с громадными потерями отброшена назад. Между рассказами об эпизодах боев этого дня, мне пришлось тогда же слышать, особенно врезавшийся в память, рассказ о командире 70-й дивизии, кажется, генерале Белове, который, когда дивизия его дрогнула, приказал поставить себе на улице стол с самоваром и, спокойно попивая чай, несмотря на сильный обстрел и близость неприятеля, останавливал отходящие расстроенные группы солдат, начинал с ними мирный разговор, ободрял их, устраивал и вновь бросал в бой. В результате неприятель был сперва сдержан, а потом и отброшен. На следующий день переправился и 14-й корпус, и немцы были принуждены отступать, тем более что с севера на них нажимала гвардия, взявшая его Ивангородские позиции.

В этот день я познакомился с командиром 14-го корпуса, очень симпатичным генералом Войшин-Мурдал-Жилинским, руководившим всей Ново-Александринской операцией. Едва не отставленный в августе от командования за отход его корпуса, хотя и с боями, от Красника, вызванный тройным превосходством сил неприятеля, он прекрасно зарекомендовал себя в последующих боях, и еще летом 1916 года продолжал командовать своим корпусом. 12-го днем, побывав у него в штабе, расположившемся в помещении сельскохозяйственного института, который еще весь день 11-го и утро 12-го сильно обстреливался австрийской артиллерией и, узнав от него подробности о ходе операций, я прошел к реке, которую австрийцы упорно обстреливали, напрасно нащупывая наш понтонный мост; их шрапнели рвались более чем в полуверсте от него и притом на страшной высоте: это был постоянный недостаток австрийской артиллерии, от которого она не могла избавиться еще летом 1915 г., когда я в последний раз видел ее стрельбу. Зато красновато-малиновое облачко при разрыве австрийских шрапнелей понемногу расплывающееся и переходящее в серое было удивительно красиво, куда красивее разрыва наших или немецких шрапнелей. Один из них мне удалось снять моим кодаком, хотя и попав при этом в близкое соседство с другим разрывом — это было первое мое личное знакомство с боевой обстановкой.