Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Пришлось ему очень туго, но вышел он из этих затруднений с честью. Очень тогда хвалили спокойствие его командира генерала Рагозы и начальника штаба Юнакова. Остававшийся за Вислой 18-й корпус был спешно оттуда переведен на левый её берег и стал между гвардией и 25-м корпусом. После упорных боев удалось отбить атаки неприятеля и гвардии, и 18-му корпусу, однако, когда они попытались продвинуться и оттеснить неприятеля, то и им это не удалось. Особенно упорны были бои около местечка Скалы; потом здесь около месяца стояла 1-я Гвардейская пехотная дивизия, все время неся потери, ибо благодаря каменистому грунту не удавалось выкопать сколько-нибудь приличных окопов. Во время этих боев гвардия понесла очень тяжелые потери: в Лейб-гвардии Гренадерском полку в строю осталось всего 6 офицеров. Выше тоже я упоминал, говоря про бой при Каушене, о том, что в гвардейской кавалерии многие полковые командиры оказались никуда не годными; в гвардейской пехоте положение оказалось иным, например, после боев под Люблиным и Краковым мне упоминали только одного командира Семеновского полка генерала Эттера, оказавшегося не на высоте положения — остальные и в смысле распорядительности и личной храбрости проявили себя прекрасно.

Вполне понятно, что за Краковские бои наплыв раненых был громадный, однако, положение на фронте было, пожалуй, еще более тяжелым, чем в тылу, в Кельцах. Из краснокрестных учреждений поспели за войсками кроме передовых отрядов только подвижные лазареты, из которых мне пять удалось к тому времени поставить на колеса. Этого было, конечно недостаточно, и работа, выпавшая на них, была явно им непосильна, тем более что помещения им были отведены в Мехове ужасающие, кроме одного, занявшего какую-то небольшую больницу, кажется, заводскую. Управление мое заняло две комнаты в квартире трактирщика, над самым трактиром, во время боев в помещении трактира и еще в одном доме был устроен Ковалевским питательный пункт, на котором работал и весь прочий персонал Управления.

После боев в нашем трактире мы устроили своего рода ночлежку, в которой часто останавливались проезжающие через Мехов военные. У хозяина нашего трактира оставался под домом запечатанный склад вина, которое он, однако, как-то оттуда доставал и продавал всем желающим; и мы покупали у него прекрасное сухое венгерское вино. Потом поставили у нас при складе охрану из полицейских, но все свелось к тому, что очередной стражник получал бутылку вина, и торговля шла по-прежнему. Вообще, хотя торговля спиртными напитками и была запрещена, но достать вино и спирт было возможно везде. В кавалерии в обозах спирт выписывался, например, ветеринарами на «спиртовые компрессы» лошадям. Краснокрестные учреждения отплачивали многие любезности (особенно на железных дорогах) спиртом или вином. Последнее, да и водка, подавалось везде — давали его за Царским столом в Ставке, пили его в штабе 9-й армии, попадались иногда и пьяные солдаты. В штабе 9-й армии первые месяцы обедали и ужинали все вместе во главе с генералом Лечицким. Еда была очень простая, общего вина и водки не было, но иногда у молодежи появлялось вино; пил последнее и полковник Головин. Лечицкий смотрел на это не сочувственно, сам не пил, но другим пить не запрещал. Вообще на фронте пьянства я в то время, однако, не видал, да и отдельные пьяные почти не попадались. Пили лишнее, пожалуй, в одном штабе Гвардейского корпуса, где генерал Безобразов смотрел на это сквозь пальцы. Полковник Даманевский, о котором я уже упоминал выше, напивался, как мне говорили, почти каждый день.

За время нашей стоянки в Мехове, продолжавшейся до 2-го декабря, железнодорожное движение открылось, как я уже говорил, почти до линии фронта, раненых же и больных стали грузить в поезда в Андрееве, на полдороге до Келец. Поэтому я перевел сюда один из Московских подвижных лазаретов. Городишко Андреев был прескверный, почему помещение лазарету отвели очень неважное, а наплыв раненых и особенно больных сразу начался очень большой. Переполнение получилось страшное, и большинство больных лежало на соломе. Здесь, в Андрееве, стоял одно время отряд Шабельского, в котором я встретил генерала Ф. Ф. Трепова, приехавшего по поручению принца Ольденбургского ознакомиться с эвакуацией раненых. Меня поразило, как этот сановник (в то время член Гос. Совета, а ранее Киевский генерал-губернатор), бывший в японскую войну начальником Санитарной части главнокомандующего, разменивался на мелочи. Обратив внимание на способ погрузки раненых в вагоны, он стал сам обучать ему санитаров. Впрочем, это, кажется, был его конек; вообще же этот Трепов был очень милый и порядочный человек, которого в японскую войну все любили.

Из Мехова я часто ездил осматривать наши лечебные заведения, расположенные большею частью непосредственно за войсками. Остались у меня в памяти помещения лазарета Мраморного Дворца в фольварке, верстах в 8 в тылу от Вольбром. Как-то, сидя в уютной столовой лазарета и мирно беседуя с персоналом, я услышал беготню и вызов сестер и врачей: с позиции привезли штабс-капитана Преображенского полка С. Е. Бюцова с простреленным горлом. Вскоре я услышал за стеной в перевязочной его хрип. Когда отходили, Бюцова на руках донесли до Мехова, дальше повезли его на удобном автомобиле до Келец, но, тем не менее, спасти его не удалось, и в поезде, недалеко от Петрограда, он умер. Старшей сестрой лазарета была В. Г. Масленникова, сердечный человек и отличная работница. [43] В эти дни она познакомилась, и в 1915 году стала невестой брата этого Бюцова — Сергея, тоже преображенца. Уже был назначен день их свадьбы, Бюцов должен был ехать для этого в отпуск, но накануне отъезда был убит наповал во время Холмских боев. Впоследствии, в 1916 году Масленникова ездила в Австрию на осмотр лагерей для наших военнопленных. Старшим врачом отряда был недурной хирург д-р Шарецкий.

Немного дальше впереди расположился штаб 1-й Гвардейской пехотной дивизии, где я навестил её начальника ген. Ольховского, которого я раньше встречал еще в Гельсингфорсе; знакомым моим был и его начальник штаба полковник Рыльский, тоже служивший ранее в Гельсингфорсе. Еще дальше верстах в 4-х по шоссе стоял наш 3-й передовой отряд, расположенный уже в полосе ружейного огня. Стать где-нибудь в более укрытом месте ему было невозможно за отсутствием другого помещения. В этом отряде первые месяцы все происходили разные истории и смены. Первый начальник его — поляк, кажется, Ленский, работавший в Кр. Кресте уже в японскую войну, быстро ушел, не освоившись с условиями работы в передовой линии. Его заменил его помощник Прозоров, сын члена Думы, неврастеник, хотя и очень милый, сбежавший уже в октябре. А затем во главе его стал очень талантливый молодой человек — Соколовский, прекрасный музыкант, ученик, кажется, Римского-Корсакова. Распорядительный и храбрый, он держал отряд в большом порядке. Старшим врачом отряда был д-р Таиров, кажется, эсер, очень открыто проявлявший свой взгляды, совершенно не гармонировавшие с настроением, как прочего персонала отряда, так и офицерства гвардии, при которой этот отряд работал, почему и пришлось перевести его на другую тыловую должность. Еще раньше Таирова по требованию военных властей мне пришлось отчислить от отряда, пробывшего в нем недели две, поляка, очень угрюмого и молчаливого, кажется, родственника первого начальника отряда Ленского. Его заподозрили в шпионаже в пользу немцев, ибо в числе его родных были какие-то пруссаки.