Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Впереди 3-го отряда в Вольброме на резиновой фабрике стоял штаб и собрание Егерьского полка, куда я дважды ходил. Оба раза было тихо, и только изредка посвистывали пули. В первый раз я навестил моих знакомых егерей; один из них, полковник Квицинский при мне получил приказ выступить с батальоном на позицию, и я был свидетелем, как в минуту он собрался, наскоро пожал руки остающимся и бодро пошел к батальону. Одновременно с этим открыла огонь стоявшая немного сзади наша батарея, снаряды которой, уныло свистя, удалялись над нашими головами. Во второй раз я был в Вольброме с профессором И. П. Алексинским, заведующим медицинской частью Управления Главноуполномоченного Красного Креста Юго-Западного фронта, приехавшим ознакомиться с положением в 9-й армии. В течение двух месяцев я просил убрать от меня трех старших врачей и, по-видимому, это породило у Алексинского некоторые сомнения в отношении моей деятельности, проверить которую он и приехал. Одну из ночей мы провели в 3-м отряде, а рано утром пошли в околоток Егерского полка. Алексинский посмотрел его, а я постоял при отпевании двух убитых за ночь солдат-егерей. Быстро это на войне делалось. Во время наших объездов краснокрестных учреждений мы разговорились с Иваном Павловичем о его двоюродном брате, тогда известном революционере Г. А. Алексинском. По словам Ивана Павловича, его родственник в университете был правым, затем стал левым; однако, при неуравновешенности Григория Алексеевича, Иван Павлович предсказывал его новый переход вправо, в чем, как известно, не ошибся. Не предсказал только И.П. своего превращения из председателя Центрального комитета народно-социалистической партии в крайнего монархиста и сотрудника А. Ф. Трепова и А. Н. Крупенского.

Ко времени приезда в Мехов Алексинского я только что урегулировал положение в другом из бывших в 9-й армии Московских Александринских подвижных лазаретах. Старший врач — фамилии его не помню — увлекся одной из младших сестер (военного времени), девицей крайне легкомысленной, и подпал всецело под её влияние. В лазарете образовалось два лагеря (весь прочий персонал образовал другой лагерь), все время враждовавших. Сверх всего старший врач оказался и нераспорядительным, и понятно, что лазарет при нем скоро стал пятном на работе Кр. Креста. Я был вынужден временно устранить его от должности и предложил ему сдать ее младшему врачу. Тут выяснилось, что ко всему прочему, у него присоединилась и растрата, кажется, 3000 р., истраченных им на его возлюбленную. После долгих разговоров со слезами и уверениями в неизбежном самоубийстве, он уехал в Москву, откуда сразу возместил растраченные деньги. Сбитая им с толку сестра, была лишена общиною этого звания. Это был первый случай кары, наложенной на сестру по моему настоянию; к сожалению, строгое отношение к сестрам было явлением редким — наоборот, обычным было чрезмерно снисходительное отношение к сестрам всякого рода военного начальства, усиленно за этими сестрами ухаживавшими.

Не всегда удавалось пресечь возникавший соблазн даже в краснокрестных учреждениях, а в военных, где наш надзор был слабее, это явление было постоянным. Впрочем, пока на фронте не было сестер Земского Союза, поведение сестер не бросалось в глаза, но земские сестры сразу принесли с собой особый пошиб. В первое время мне удавалось запрещать езду сестер верхом, катанье с офицерами на автомобилях, но позднее сверх этого появилось посещение ресторанов, а еще дальше и романы. К сожалению, при массовом наборе новых сестер, проходящих краткосрочные курсы, строго проконтролировать еще на курсах их моральную сторону не всегда удавалось, и в результате поведение их вблизи от фронта подчас заставляло желать лучшего.

В Мехове появилась, между прочим, в форме сестры одна оригинальная особа, носившая солдатскую шинель; ее муж был офицером Л.-Гв. Московского полка, правда, женившимся на ней, как я позднее узнал, уже после мобилизации. Часто она проводила время в траншеях, снимая только тогда косынку сестры. Видная красивая женщина, она невольно останавливала на себе внимание. Мне пришлось просить ее оставить фронт. Та к как в это время гвардия уходила на отдых, то она спокойно подчинилась моему распоряжению, но потом, по-видимому, вновь с гвардией вернулась в полосу боевых действий. Летом 1916 г. мне пришлось прочитать в газете заметку про её любовную драму, закончившуюся тем, что её муж её убил. Если это была особа только неуравновешенная и несколько свободных нравов, то в этом же периоде появились на фронте уже и проститутки, часть которых тоже надевали сестринскую форму. Проникали эти особы, благодаря своему обаянию, до передовых линий и вполне понятно, что своим поведением не способствовали поднятию престижа сестер. Уже в Мехове я несколько раз обращайся к коменданту с просьбой снять форму с одной такой особы, но, увы, напрасно, ибо с нею сошелся кто-то из штабных офицеров, у которого она на время пряталась, а под конец поступила под видом сестры в холерное отделение местной больницы и оставалась там до самого нашего отхода от Мехова.

Выше я упоминал про вспышку в Сташове, в хлебопекарне, холерных заболеваний. После этого в нашем районе холера держалась все время до января, появилась она вновь в войсках и летом 1915 г.; по временам получались крупные вспышки её, но осенью 1914 г. заболевания носили, большей частью, единичный характер. Та к было и в Мехове, где в больнице набралось понемногу ко времени нашего отхода до 20 больных. Не помню точно, когда появились в армии впервые сыпной и возвратный тифы; в Мехове их еще не было, но и позднее, за первые годы войны обе эти болезни широкого распространения не получили. Уже весной 1915 г. в 9-й армии в Галиции было несколько десятков случаев сыпного тифа; по-видимому, появился он от местных русских горцев-крестьян. Мне говорил тогда Калушский уездный врач, что среди них сыпной тиф не переводился никогда. Однако у этих галичан, как и в армии, смертность от этой болезни была очень невысокая — в то время около 3 %. В то время организмы были еще не истощены и не истрепаны и лучше справлялись с этой заразой, ставшей таким бичом во время гражданской войны.

Из других поездок помню посещения штаба 25-го корпуса. Он был расположен в имении неких Гальперн, родственников семьи Герард, где я встречал двух из Гальпернов. Прекрасное их имение оставалось в то время целым, вероятно потому, что Гальперн всё время никуда не уезжал. Вместе с высшими чинами штаба и я позавтракал у Гальперна. Странно было сидеть в нескольких верстах от линии огня в прекрасной столовой за нарядным столом. Кажется, даже дворецкий был во фраке.

За время стоянки нашей в Мехове появились в нем, в армии, два новых больших краснокрестных отряда — чисто краснокрестный, вел. княгини Ксении Александровны с очень светским подбором сестер, впрочем, все время отлично работавших, другой — «под-флажный», Союза Городов. Про них мне ничего, кроме хорошего, сказать не приходится. Во главе первого стоял управляющий Двора вел. князя Александра Михайловича — В. А. Шателен. Бывший моряк, он ввел в отряде чисто военные порядки, производившие в краснокрестных учреждениях несколько смешное впечатление. Когда я про это сказал Шателену, он на меня сперва обиделся, но, тем не менее, понемногу кое от чего отказался. Кстати, я себя чувствовал первое время преглупо в передовых отрядах, в которых часто по приезде моем команду выстраивали, мне рапортовали, и я должен был с ней здороваться; не быв никогда военным, я больше всего боялся тут попасть впросак. Понемногу, однако, я эту премудрость постиг, и потом церемонии эти проходили благополучно, а кроме того, в отрядах, где я уже раньше был, я везде просил мне этих парадов не устраивать. Очень глупо чувствовал я себя также, когда два наших санитара, кажется, еще в Сташове, основательно напились и наскандалили. Можно было или сдать их коменданту для отправления их в строй, но вина их была для этого не достаточно серьезна, или подвергнуть взысканию моей властью. После совещания с военным начальством я поставил обоих виновных под ружье — наказание, о котором я до того и понятия не имел.