Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Выручал меня тогда штаб армии, любезно авансировавший мне довольно крупные суммы. Мне ни разу за все время не приходилось, развозя эти, подчас довольно крупные суммы (в кармане у меня нередко бывало больше 100 000 р.), испытывать опасения быть ограбленным. В тылу армии было совершенно спокойно, и преступность была в нем, вероятно, значительно ниже, чем в мирное время. Упомянув о почте, отмечу, что позднее она работала гораздо лучше, но вначале письма доходили очень поздно — нередко из Петрограда до штаба армии две недели; задерживала и военная цензура. Работала она это время довольно своеобразно, цензоры, кажется, сами не знали, что можно, а что нельзя пропускать. Пришлось мне в эти месяцы наблюдать, как отдельные цензоры по знакомству заранее ставили на пустые конверты штемпель «просмотрено военной цензурой». Позднее и это дело наладилось.

В середине декабря в Келецком районе холера стала снижаться, но вскоре появились новые её вспышки в районе Корчина, в низовьях Ниды. Здесь в конце 2-й половины декабря произошли упорные бои. Австрийцы потеснили стоявшую здесь второочередную нашу дивизию (кажется, 80-ю), составленную, после Краковских боев, почти исключительно из вновь прибывших на фронт солдат. Они отошли, оставив немало пленных; винили тогда и её начальника генерала Штегельмана, почти совершенно глухого, как говорят, человека. Подошедшие подкрепления опрокинули австрийцев, взяли и у них несколько тысяч в плен и заняли часть их позиций на правом берегу реки. Местность была низменная, склоны были залиты здесь водой, как оказалось, зараженной холерными вибрионами, ибо у дравшихся здесь австрийцев было много холерных больных; зараза распространилась и среди наших, и в несколько дней дала около 700 заболеваний. Среди пришедших на помощь был и персонал, присланный мною, которому я придал и небольшой питательный пункт.

За это время впервые в армии был констатирован случай газовой гангрены. Со времени Пирогова ее у нас, кажется, не наблюдали, и поэтому врачи наши сперва растерялись, по-видимому, считая себя как бы виновными в ее появлении. Из Буска, где этот случай был обнаружен, мне дали о нем срочно знать. В ту пору никто из врачей армии не мог мне объяснить, что эта форма гангрены была результатом заражения анаэробными бактериями, и что винить в появлении её медицинский уход было у нас нельзя. За все время войны это заражение распространения не получило, и случаи его носили единичный характер, более даже, пожалуй, редкий, чем заболевания столбняком. Очень характерный случай газовой гангрены я наблюдал лично весной 1916 г. в Минске: около 5 часов дня в одной из деревень около Барановичей был во дворе избы неопасно ранен в ногу осколком гранаты, сперва ударившим в кучу навоза, артиллерийский офицер Эверт, племянник главнокомандующего Западным фронтом. Уже рано утром следующего дня он был доставлен в Минск, где его встретил на вокзале профессор Миротворцев и сразу обнаружил у него газовую гангрену. Через час зараженная часть ноги — почти до колена — была ампутирована, но зараза уже пошла дальше, и только тщательное лечение и уход спасли раненого, около недели пробывшего между жизнью и смертью. Лечили его прививками серума, который приват-доцент Недригайлов, заведующий краснокрестной лабораторией, приготовил еще в день операции из отрезанной ноги.

Скажу здесь кстати, что среди врачей Кр. Креста в передовой линии было первоначально немало хороших хирургов, но подходящей работы для них, собственно говоря, здесь не было, ибо в передовых отрядах обстановка не позволяла делать сколько-нибудь серьезных операций. Немногим лучше была она и в подвижных лазаретах, помещавшихся, большей частью, в неподходящих помещениях — сельских школах, усадьбах и т. п., вследствие чего здесь делали только самые неотложные операции. И только в этапных лазаретах работа носила более серьезный характер — здесь делались и более серьезные операции. Естественно, что такая работа не давала удовлетворения серьезным хирургам, и на второй год войны среди врачей передовой линии появилось стремление к переходу в тыловые учреждения, где они могли бы полностью использовать свои знания и опыт.

Среди пунктов, куда мне приходилось ездить, отмечу Хенцины, местечко в 14 верстах от Келец по дороге к Андрееву; на горе над ними стояли руины какого-то старинного замка. Почему-то немцы облюбовали их, как цель для своих тяжелых орудий, но при мне повреждений в руинах не было. В Хенцинах одно время у нас был питательный пункт. Позднее одно время был у нас небольшой пункт также севернее Хенцин в лесу, в расположении 25-го корпуса. Еще дальше к северу мне пришлось раз побывать во Влощове, где тогда был штаб 4-й армии. Я ездил туда навестить младшего моего брата, упавшего при прыжке и надорвавшего себе об камень почку при падении на спину; во Влощове он лежал временно в каком-то лазарете.

Дорога ко Влощову была самая красивая в районе Келец, особенно недалеко от последних, в горах, около католического монастыря. Вблизи от последнего стоял одно время наш краснокрестный санитарный транспорт. Эти транспорты в это время стали как раз появляться на фронте, и я их направил в район, где перевязочных средств было наименее всего. Между прочим, один из транспортов я направил в Хмельник, еврейское местечко верстах в 30 к югу от Келец. Вскоре оттуда приехал ко мне начальник этого транспорта, прося убрать его помощника, барона Лаудона, совсем еще молодого человека, кажется, бывшего лицеиста, который при всяком удобном и неудобном случае напивался, и как-то устроил дебош с музыкой в местном публичном доме. Пришлось этого юношу попросить поискать себе другое место работы. Кстати, замечу, что иногда, хотя и редко, мне приходилось жалеть, что в отношении таких молодых людей, принадлежавших к категории так называемых у французов «embusquer» [44] Устроенный в тылу (фр.). , у меня не было права передавать их в распоряжение комендантов для отправки их на фронт в строй. Санитары бывали уже призваны и переданы затем Кр. Кресту, эта же молодежь укрывалась в тыловых учреждениях, еще только предвидя свой призыв. В виду этого, не будучи военнослужащими, они с одной стороны не подлежали действию военных законов, а с другой, даже при неудовлетворительном исполнении своих обязанностей, подлежали только отчислению от должности, что не мешало им, уехав в тыл, устраиваться в другое аналогичное учреждение. Между прочим, позднее этот самый господин во время кампании Юденича занимал в тылу в Ревеле какую-то ответственную должность.

Уже в Сандомире впервые видели мы над собой немецкий аэроплан. В Кельцах они стали постоянными нашими гостями, каждый раз бросая в город бомбы, преимущественно в район железнодорожной станции. Жертвою первой аэропланной бомбы явился мальчик, которому сильно поранило ногу; течение ранения было таково, что наши доктора предполагали, что бомба была отравленная. Серьезных повреждений эти бомбы не причинили ни разу, если не считать, что раз бомба упала в нагружавшийся на станции обоз и перебила около 15 лошадей. В этот раз пострадал и один санитар отряда Офросимова, работавший в вагоне-кухне. Небольшой осколок, пробивший стенку вагона, вонзился ему в мягкие части и засел довольно глубоко. Противоаэропланной артиллерии тогда у нас еще не было, и при появлении неприятельских аэропланов начиналась со всех сторон дикая стрельба, для врага почти везде безвредная. По крайней мере, ни одного аэроплана за это время сбито в нашем районе не было.