Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Во главе отряда Союза Городов стоял бывший товарищ председателя Гос. Думы А. И. Коновалов, с которым у меня лично всегда были хорошие отношения; и тут мы встретились с ним очень дружелюбно. Военного в Александре Ивановиче не было ничего, и поэтому меня нисколько не удивило, когда я услышал через несколько дней юмористический рассказ его подчиненных, как он растерялся, когда в расположение отряда немецкий аэроплан бросил бомбу, впрочем, вреда не наделавшую. Наряду с этой нервностью А.И. любил носиться с дикой быстротой на автомобиле. Позднее он предложил мне как-то проехать из Келец в Варшаву на его автомобиле: была гололедица, и на перегоне, в 96 верст от Радома до Варшавы автомобиль три раза делал полные повороты (de’rapage’и), причем, первый раз мы ударились в встречную подводу, во второй — въехали в канаву, а в третий — на тротуар предместья Варшавы. Несмотря на это, быстроту хода мы не замедлили, а Коновалов только посмеивался над моими опасениями.

За время пребывания в Мехове мне пришлось откомандировать от Управления в тыл присланного мне из Главного Управления в мое распоряжение помимо всякого запроса о моем согласии некоего Кана, молодого человека, еврея, как оказалось родственника А. Д. Чаманского. Положение в армии евреев вообще было тогда нелегким, а малейшая их бестактность делала его прямо невозможным. Как раз Кан оказался из последнего разряда — сперва по его просьбе я отправил его в 3-й передовой отряд, но оттуда его потребовало убрать военное начальство, заподозривши в нем шпиона. В Управлении он не поладил с другими моими сослуживцами. Наконец, не больше успеха имел он и в отделении склада, которое я к тому времени сформировал. Пришлось отчислить его в тыл, где я и потерял его из вида, пока не встретил его вновь в Париже, где он был, по его словам, журналистом.

Кстати, отношение к евреям-врачам было совсем иное, чем к административному персоналу Красного Креста. В последнем, если видели еврея, то сразу видели в нем уклоняющегося от строя, если не шпиона, и требовали его удаления. В 4-й армии служил в Кр. Кресте некий Гиршфельд, сын известного Харьковского окулиста и его жены кн. Кудашевой. Это был молодой человек, очень скромный и отличный работник, рвавшийся работать под огнем, и неоднократно лично выносивший из линии огня раненых. И, тем не менее, его не раз подозревали в шпионаже, и Н. И. Антонову приходилось постоянно заступаться за него, доказывая, что он русский душой, православный — обращали внимание исключительно на еврейский тип Гиршфельда, а остальное было безразлично.

Последние три недели ноября в 9-й армии прошли сравнительно спокойно, но в соседних армиях продолжались упорные бои; левее нас 3-я армия, продвигаясь с боями, дошла тоже до укреплений Кракова и здесь остановилась. Правее все продолжались упорные бои в районе Лодзи и севернее её. Уже около 20-го ноября в Ставке появился план несколько отвести войска назад, но возражения против этого со стороны Главнокомандующего фронтом заставили временно Ставку не приводить его в исполнение. Тем не менее, штаб армии был предупрежден об этом плане, и мне было сказано подготовиться к эвакуации. Поэтому, когда, если не ошибаюсь, 30-го ноября я, сидя у генерала Гулевича, был свидетелем получения им директивы об отходе на линию р. Ниды, причем начало отхода было назначено в ночь на 2-е декабря, то меня это распоряжение не застало врасплох. Вопрос был исключительно в эвакуации раненых и больных, но и он разрешался благополучно.

К сожалению, однако, я передал сведения об отходе во все наши учреждения, кроме состоявших при 18-м корпусе, надеясь на добрые отношения со штабом его уполномоченного Гросмана, всегда бывшего, благодаря им, своевременно обо всем осведомленным. Однако, на этот раз про Гросмана в штабе забыли, и только в полдень 1-го он узнал, что лазарет должен вечером сняться. Пришлось на подводах лазаретов сразу вести больных и раненых в Мехов за 20 верст и оттуда возвращаться немедленно за имуществом и персоналом. Благодаря этому, а также доставке в Мехов раненых и больных последнего дня, здесь набралось около сотни подлежащих эвакуации при полном отсутствии каких бы то ни было транспортных средств. Штаб уходил из Мехова в середине дня, но я успел их перехватить и получить обещание прислать за больными особый транспорт. С уходом штаба, как и полагается, Мехов опустел; наступила ночь, но транспортов все не было. Около полуночи пришёл штаб 2-й Гвардейской пехотной дивизии, но и начальник её генерал Драгомиров не мог мне помочь в эвакуации. Вскоре затем снялся телеграф штаба армии, и я остался окончательно без связи со штабом. Под утро я решил сам ехать разыскивать транспорт и встретил его еще верстах в 25 от Мехова. Та к как, однако, отход наш замедлился, то цепи наши прошли через Мехов только около 6 часов вечера, и транспорт этот успел забрать всех, подлежащих эвакуации. В Мехове оставлены были одни холерные больные, дабы не распространять ещё более заразу. Как потом выяснилось, начальник транспорта, которому было приказано спешить во всю в Мехов, вместо этого, выйдя из Андреева, стал на ночлег и уже только под утро его поднял специально посланный на его розыски офицер санитарного отдела штаба армии.

Самый отход войск происходил совершенно спокойно — австрийцы его сперва не заметили, и только утром, 3-го, начали свое наступление. Однако во второй половине ноября погода была мягкая, часто шли дожди и дороги разгрязнило очень сильно; вследствие этого в некоторых частях обозы не могли вывезти всех своих грузов и пришлось кое-что бросить. Местами закопали часть снарядов, ибо переутомленные лошади не вывозили зарядных ящиков. Впервые за время этого отхода наблюдалось много печальных явлений, что отдельные солдаты, отставая от своих частей, заходили в избы, и здесь дожидались прихода неприятеля, чтобы ему сдаться. Пришлось штабу послать кавалерию собирать этих отсталых и гнать их за армией. К счастью, неприятель, испытывая те же затруднения от бездорожья, нас не преследовал, и мы отошли без всяких боев, и 4-го декабря заняли позиции по реке Ниде, после чего и началось наше Келецкое 2 ½-месячное сидение, однообразное и покойное. Боевых действий это время почти не было, и бороться Кр. Кресту приходилось больше с заразными заболеваниями.

9-я армия после отхода на Ниду была сокращена до двух корпусов. Гвардия ушла на отдых к Ивангороду, а 14-й корпус был передан в 4-ю армию. Из двух остальных корпусов 25-й занял северную часть нашего участка против Келец, а 18-й — южную, по низовью Ниды, начиная от Пинчова. В Кельцах поместился штаб 25-го корпуса, с которым мы за это время хорошо познакомились. Командир его А. Ф. Рагоза оказался очень милым простым человеком, с необходимой для военачальника настойчивостью, но не очень умным. Генерал Юнаков, профессор Военной Академии, отставленный вместе с Головиным, держался очень скромно и, по-видимому, страдал некоторою нерешительностью. Оба они часто бывали в наших краснокрестных учреждениях в гостях у персонала. Нужно сказать, что во всех наших отрядах, расположенных в Кельцах, персонал был удивительно симпатичный. На станции железной дороги стоял питательно-перевязочный поезд Офросимова (кажется, № 8), в котором было несколько очень милых и энергичных сестер. В городе сперва стоял госпиталь гр. Е. В. Шуваловой; вскоре, однако, Иваницкий потребовал перевода его в тыл, опасаясь за его безопасность, ибо неприятель был всего в 18 верстах. После этого в Кельцах остались всего два лазарета — Нижегородский и 2-й Московский-Александринский. Впрочем, как потом выяснилось, их было вполне достаточно. Эвакуация раненых производилась санитарными поездами, приходившими раза два в неделю.