Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Вся ночь ушла на переезд до Галича, где мы застали на железнодорожном вокзале весь штаб 30-го корпуса. Бывшая столица Галицкого княжества ныне представляла грязное и бедное еврейское местечко, вдобавок очень пострадавшее от войны. Позднее я не мог поместить в нем ни одного лечебного заведения, понятно поэтому, что и штаб корпуса предпочел городу вокзал. Сразу пошел я знакомиться с его начальством. Про командира корпуса генерала Вебеля я узнал уже в штабе армии, что еще генерал Брусилов, командовавший тогда 8-й армией и коему до сих пор был подчинен 30-й корпус, просил о его замене, и неизвестно было лишь, кто его заменит. Брусилов просил о назначении в 30-й корпус генерала Каледина, но Лечицкий почему-то был против этого назначения, и вскоре Вебеля заменил начальник 37-й пехотной дивизии генерал Заиончковский. Мое знакомство с Вебелем поэтому было очень кратковременным и я не могу ничего о нем сказать. В 1915 г. он получил позднее один из 40-х корпусов на Северо-Западном фронте, но вскоре был и оттуда смещен, ибо, как мне говорили потом в штабе этого фронта, у него появились явные признаки начала прогрессивного паралича. При Вебеле всю работу штаба выполнял начальник его генерал Монкевиц, с которым я познакомился еще по работе в Гос. Думе, где он не раз давал объяснения в комиссии Гос. Обороны. Теперь в Галиче мы встретились с ним, как добрые старые знакомые, и он ознакомил меня со всей обстановкой боев. Оказалось, что накануне вечером (кажется, это было 17-го февраля) наши войска, а именно «Дикая дивизия» вступила в Станиславов и что сегодня же туда переберется и весь штаб корпуса. 11-й корпус наступает правее, на Калуш-Долину и тот оттесняет австрийцев в Карпаты, где они занимают позиции в предгорьях.

Левее Калуша наступали уссурийцы генерала Крымова, кубанцы, терцы и кавказская туземная дивизия (Дикая) вел. князя Михаила Александровича. Находившийся на крайнем левом фланге армии 2-й кавалерийский корпус генерала гр. Келлера, выдержал в это время бои приблизительно на линии государственной границы. 18-й армейский корпус должен был по мере прибытия с Ниды сосредоточиться в районе Станиславова, кавалерия же, находившаяся здесь, должна была, образовав 3-й кавалерийский корпус генерала Хана Нахичеванского, перейти в район Тлумача-Залещиков. Ополченские части подлежали сосредоточению в районе Новоселиц, где из них должен был быть образован новый, 33-й корпус, под командой ген. Федотова. Наконец, в конце марта в районе Коломыи, которая все оставалась в руках австрийцев, должен был начать сосредоточиваться 32-й корпус, составленный вновь в Манчжурии из войск Заамурской пограничной стражи.

Оговорюсь, что, быть может, не всё мною только что изложенное, я узнал именно тогда, но, во всяком случае, Монкевиц сообщил мне многие детали плана, который Головин указал мне в самых общих чертах. Вскоре после нашего разговора штаб корпуса уехал в Станиславов, а мы отправились знакомиться с Галичем и выяснять возможность размещения в нем каких-либо учреждений. Уже под вечер только удалось нам выехать в Станиславов. Первое время дорога шла открытым полем, где снега было мало, но за Иезуполем шоссе идет только в закрытых местах и автомобили попали в сугробы, в которых мы изрядно намучились, потеряв одно время надежду выбраться за день до Станиславова. Однако, как-то понемногу стало полегче, и часов около 9 вечера мы попали в чудную гостиницу «Унион», правда, недостаточно протопленную, но со сносным рестораном и даже с вином. Нас это очень поразило после воздержания Варшавского района. Как нам говорили, вино продавалось здесь все время, и никаких эксцессов раньше не было; вскоре, однако, положение изменилось: начали прибывать полки 18-го корпуса, состав которых уже полгода почти не видал спиртных напитков, на которые они теперь и набросились. Начались пьяные скандалы и уже через несколько дней командир 18-го корпуса, принявший, как старший, командование в районе, совершенно запретил всякую торговлю спиртными напитками.

На утро стали мы знакомиться со Станиславовым. Город с населением около 100 000 жителей разросся в самое последнее время, и посему ничего старого в нем не было. Наоборот, он поражал своей современностью и культурностью. Когда мы въехали в него, он был, конечно, грязен, как всегда бывает при переходе во время войны населенных пунктов из рук в руки, но уже через несколько дней приобрел вполне культурный вид. Грязен и заброшен был прекрасный вокзал. Все мосты через Днестр в этом районе — и в Галиче и в Нижнёве были взорваны, и до их восстановления железные дороги в Станиславове бездействовали. Еще в день нашего приезда вокзал служил казармой и был потому заложен соломой. Когда мы пришли сюда, комендант был занят приведением всего в порядок; как раз он поймал перед нами солдата, у которого карманы шинели были заполнены горелками от газовых фонарей — спрашивается, на что они могли ему понадобиться?

В городе и вода, и газ, и электричество подавались все время без перерыва, ибо вообще городское управление работало на пользу населения, не считаясь, под чьей властью оно находится. При первой оккупации нами города почти никто не успел из него уйти, и он сохранил, как мне говорили, совершенно мирный вид. В гостиницах и кафе оставались, например, даже женские оркестры. Однако за время недолгого пребывания в городе австрийцев, перед нашим новым приходом, очень и очень многие его обыватели поспешили выехать в более безопасные районы. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что выехали все, у кого были для этого материальные средства; поэтому в городе оказалось много свободных квартир, в которых все управления и разместились очень просторно. В частности, Кр. Кресту отвели очень миленький домик на Липовой улице, а позднее прибавили еще чистенькую уютную квартирку в доходном доме напротив. Обе квартиры были заняты евреями, и впервые пришлось нам увидеть на дверях на притолоках медные футлярчики с помещенными в них сверточками текстов Св. Писания. В одной из квартир на стенке красовалась на видном месте фотография толстой некрасивой его хозяйки с претенциозной надписью: «J’aime qu’on m’aime, comme j’aime quand j’aime» [45] Я люблю, чтобы меня любили, как я люблю, когда я люблю (фр.). .

В доме Управления на камине стояли часы под бронзу с аляповатым рисунком над циферблатом, изображавшим взятие французами Малахова Кургана. Как-то к нам зашел генерал Заиончковский, увидел эти часы и сразу отдал распоряжение забрать их с собой в случае нашего нового отсюда отхода — генерал был главным работником по устройству Севастопольского музея, и он решил направить туда эти часы. Часы эти были вывезены (даже с неприятностями из-за них с хозяйкой дома, откуда-то взявшейся в последнюю минуту), но можно сомневаться, чтобы они достигли когда-либо Севастополя. Население города, большею частью еврейское, относилось к нам по внешности безразлично, но симпатизировать нам не могло, ибо с приходом нашим оно лишилось почти всяких заработков. В частности, этой причиной объясняется очень сильный рост проституции.