Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Люц происходил из Херсонских немецких колонистов, и этого было достаточно, чтобы сделать его подозрительным в глазах военных, весьма слабо разбиравшихся в вопросах национально-политических. Вполне понятно, что после этого Люц на фронте не остался. В 11-й армии Щербачев был вооружен еще другим членом Гос. Думы и тоже елисаветградцем, использовавшим, между прочим, то, что в Думе Люца стали именовать Лукой Богдановичем, о чем я уже говорил выше; по словам Викторова, это придумал сам Люц, чтобы скрыть свое немецкое происхождение.

Отход 3-й армии от Кракова прошел в краснокрестных учреждениях, приданных этой армии, очень печально. М. А. Стахович, особоуполномоченный этой армии, вообще мало занимался своими делами, а отдавался здесь больше ухаживанию за сестрами; по-видимому, не особенно занимались делами и прочие члены управления, и очень быстро связь управления с учреждениями была потеряна, в результате чего пропало немало имущества. Стахович после этого быстро ушел и был заменен гр. Андреем Александровичем Бобринским. Милейший и благороднейший человек, большой культуры, это был тип полного безволия, и я могу лишь удивляться, как он мог быть особоуполномоченным, хотя бы и недолго, в такое тяжелое для армии время. Уже в августе я его в этой должности не застал (впрочем, Бобринского в то время я не знал, и узнал его лишь позднее, в Париже).

Неизвестность, удастся ли остановить наступление неприятеля на Львов, вызвала приказание 9-й армии начать наступление на всем фронте, дабы оттянуть этим часть неприятельских сил. Приказание это начали приводить в исполнение, если память мне не изменяет, в ночь с 24-го на 25-е апреля 1915 г. Уже за несколько дней все было готово, подтянуты были куда нужно все учреждения Кр. Креста, и первоначальные задания, поставленные армией, были выполнены. Около Новоселиц австрийцы были отброшены к Пруту, Заамурский корпус тоже потеснил их почти всюду за Прутом, но запнулся около Коломеи. Повторные атаки заамурцев на позиции около этого города, несмотря на громадные потери, оказались неуспешными. Рассказывали у нас, что впервые введенные в серьезный бой, заамурцы слишком пренебрегали перебежками и окапыванием, и жестоко за это поплатились. У австрийцев проволочные заграждения были устроены здесь на металлических стержнях, установленных на бетонных основаниях (в мирное время я видел такие установки на виноградниках около Падуи, в Италии, для поддержания лоз), и наша легкая артиллерия справиться с этими заграждениями не могла, а тяжелой у нас не было.

Правее заамурцев наступала 71-я дивизия, и тоже отбросила неприятеля за Прут; здесь А. А. Коновницын устроил сразу за исходной нашей линией наступления перевязочный пункт, и вообще наладил настолько хорошую эвакуацию раненых, что уже около 4-х час. дня (атака произошла под утро), когда я приехал на перевязочные пункты, почти все раненые уже были эвакуированы. Боюсь сказать, работали ли уже в это наступление при Заамурском корпусе передовые отряды Русского Национального Союза. Их было снаряжено этим Союзом всего 4 (по-видимому, полностью на казенные деньги), и из них два попали в 9-ю армию; отсюда они и были направлены мною в Заамурский корпус, у которого никаких других перевязочных учреждений не было. Во главе одного из этих отрядов стоял инженерный генерал Веретенников, бывший Костромским губернатором, с которым пришлось быть вместе гласным Спб. Городской Думы, где он когда-то был в числе наиболее энергичных деятелей; на меня он производил всегда впечатление довольно странного человека. Кажется, из одного из этих отрядов мне пришлось наблюдать в раннее ясное утро обстрел австрийцами нашей позиции под Залещиками — рвались, особенно красивые в голубом небе, розовые их шрапнели, а изредка подымались бурные столбы дыма от разрывов тяжелых снарядов. Тут было так ясно, жизнерадостно, а там, всего в 3–4 верстах, так ужасно. И как затягивающе, захватывающе было для меня, не бойца, это зрелище…

Воспользовавшись возможностью быстро добраться до Новоселиц, я раза два или три съездил туда и в Хотин. По Галиции дорога, по недавно оставленным австрийцами местам, была удивительно пустынна. Уже только около Садагуры движения было больше, но и то лишь благодаря войсковым обозам; наоборот, за Новоселицами было очень оживленно. Около Новоселиц очень оживляли местность костюмы населения — белые или ярко-цветистые; очень характерны здесь женские юбки — кусок материи, большей частью холста, обмотанный вокруг бедер.

Меня предупредили, что ехать в Садагуру, где стоял штаб ополченской бригады, нужно было сперва по шоссе в Черновицы, а затем свернуть влево; к сожалению, где — никто точно указать не мог. В результате, уже в темноте, въехав на какой-то холм, я почти сразу, благодаря своим фарам, был нащупан австрийским прожектором. В Садагуре высшего начальства бригады не было, а застал я только в штабе двух ополченских офицеров Орловской дружины, глубоко штатских и не могущих, видимо, свыкнуться с тем, что и они на войне. Штаб этот как-то сразу поражал своим отличием от других штабов, и военного духа в нем не чувствовалось. Объяснили мне здесь, что дальше ехать по шоссе невозможно, ибо оно идет по долине Прута, где местами по нему проходят наши передовые окопы, и все оно обстреливается не только орудийным, но и ружейным огнем, и указали дорогу по холмам над рекой. Проплутавши здесь еще часов около двух, я добрался, наконец, до Новоселиц. Ехать приходилось очень тихо, объезжая большие воронки от тяжелых снарядов, коими австрийцы обстреливали проходившие здесь наши обозы. Несколько раз останавливался вновь на моем автомобиле прожектор, ибо тушить фары было невозможно, чтобы не попасть в воронку, но, вероятно, и у австрийцев снарядов было мало, и огня они по мне не открывали, хотя, как мне говорили в штабе, раньше они не пропускали ни одной повозки. С Холмов виднелись за рекой огни Черновиц, как мне говорили, очень своеобразного и интересного города.

В Новоселицах я заночевал в Одесском Касперовском лазарете Кр. Креста, прекрасном учреждении прекрасной нашей общины этого имени. Община эта очень стойко стояла за свои права, из-за чего у меня была в то время довольно кислая переписка с председателем какого-то комитета при ней, бывшим Одесским градоначальником ген. Григорьевым, судя по этой переписке, довольно курьезным типом, с большой дозой «генералина», несмотря на свое военное звание не понимавшим, что учреждения на фронте должны подчиняться фронтовым властям. Здесь, в Новоселицах, лазарет был расположен в здании, кажется, земской больницы — очень уютном, с большим тенистым садом. Познакомившись с генералом Федотовым, командиром 32-го корпуса, и его начальником штаба генералом Байковым, я двинулся дальше на Хотин. Дорога сперва шла по шоссе, потом по грунтовой дороге, была ниже всякой критики — за все время войны мне впервые пришлось попасть в такой большой район с такими плохими путями сообщения. Характер деревень был здесь совсем иной, чем в Галиции — белые мазанки с большими фруктовыми садами вокруг них тянулись местами на целые версты. Хотин не на много отличался от этих сел — такие же одноэтажные дома, такие же сады и такая же пыль. За ним шло шоссе к Днестру, переправившись через который мы попадали в Жванец, местечко уже в Подольской губ., а затем через Збруч вновь переезжали в Галицию. Характерны в этом районе старые турецкие крепости, через одну из которых проходило шоссе.