Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Весь Май прошел в неопределенном положении. Севернее нас все шло отступление, у нас же получились приказания развивать апрельское наступление, которые чередовались с распоряжениями об отходе. В связи с этим, штаб корпуса перешел вперед, в Тлумач, куда я и ездил каждый день, дабы быть в курсе дела. Бывало, достаточно увидеть Заиончковского, чтобы знать, как у нас идут дела. Особенно ярко это выразилось около 20-го мая — приехав в этот день в штаб с утра, я увидел Заиончковского, нервно гуляющим по саду, с воспаленными глазами; на мои вопросы он отвечал очень неопределенно. Пришлось пойти к Монкевицу, который и объяснил мне, что ночью австрийцы атаковали 71-ю дивизию и прорвали наше расположение, но что, однако, утром положение было восстановлено.

За это время, после 25-го апреля, по мере нашего продвижения, наши передовые перевязочные пункты тоже продвигались, дабы быть рядом с войсками. За Коршовым летучка отряда вел. княгини Ксении Александровны работала дня два под огнем, другая летучка была выдвинута вперед, в направлении Прута, прямо к югу от Тлумача, где и расположилась в глухой местности около бывшего стеклянного завода, по местному «Хуты», где проходило большинство раненых 71-й дивизии. Здесь видел я унтер-офицера этой дивизии, пришедшего с позиции из-за 8-ми верст с оторванной кистью, не перевязанной и только перетянутой туго для прекращения кровотечения. Он заявил, что и дальше пойдет пешком, ибо повозки нужны для более тяжелых раненых.

Приехав как-то в Коршов, я узнал здесь, что в 71-й дивизии, немного выше Коломеи, этим утром было произведено наступление, и что бой еще продолжается. Та к как это было очень недалеко, то я проехал туда, и действительно, выехав из леса, за Коршовым, увидел в некотором расстоянии впереди по шоссе разрывы шрапнелей, а несколько правее дороги, над халупами, белый флаг с Кр. Крестом. Свернув сюда, я узнал, что здесь находится околоток одного из полков; работа еще кипела, хотя новых раненых больше не поступало. В углу лежал труп офицера без головы, с торчащим сзади куском затылочной кости; рядом нервно рыдал легкораненый молоденький вольноопределяющийся, как оказалось, брат убитого.

Отсутствие новых раненых, несмотря на продолжение боя, объяснялось тем, что наши войска (кажется, два батальона), отбросив австрийцев еще до рассвета к Пруту, переправились через него вслед за ними и засели на высотах непосредственно над рекой. Однако, соседние высоты, а ровно и второй ряд их, командующий, оставались в руках неприятеля, который усиленно обстреливал брод и не позволял сообщаться между берегами. Положение наших за рекой было рискованным, и уже сразу я слышал опасения за их судьбу. Кажется, что им не удалось переправиться обратно, и потом, в 1917 г., я встретил в Дании одного батальонного командира, именно тут и попавшего в плен. Одним из полков 71-й дивизии командовал в то время подполковник Желиховский, доблестный офицер, георгиевский кавалер; в 1916 году я его видел под Минском в штабе 1-й Польской дивизии, в которой он тоже был полковым командиром. Позднее я узнал, что именно этот самый Желиховский, или, как его называли за границей Зелиговский, самовольно присоединил Вильну к Польше.

В другой раз, приехав в Богородчаны, я узнал, что часа два тому назад получено известие о взятии нашими Надворной. Сразу я поехал туда. По дороге я встретил Вандама и Ильина, уже побывавшими в ней и сообщивших мне, что, по-видимому, австрийцы оттянули здесь свой фронт, ибо Надворная была занята небольшой казачьей частью. Оказался этот городок, к которому мы давно стремились, в сущности, деревушкой, да еще наполовину сожженной и притом почти совершенно пустой. Кроме 3–4 казаков и нескольких евреев, никого в городе не было видно, быть может, впрочем, оттого, что перестрелка на окраинах города еще не вполне успокоилась и изредка в город залетали шальные пули. Вечером в штабе я узнал, что по приказанию штаба армии на Надворную за какую-то провинность ее жителей во время нашего январского отступления была наложена контрибуция в размере 1 000 000 р. Меня, только что побывавшего в ней, нисколько не удивило, что посланный для выполнения этого распоряжения офицер смог набрать, однако, только 100 р. Другого примера столь малой осведомленности штаба армии о районе ее действия мне не пришлось видеть.

Как-то в середине мая, возвращаясь после полуночи в Станиславов, я увидел на улицах его кавалерию, как оказалось 12-ю кавалерийскую дивизию. Из расспросов знакомых офицеров я узнал, что образованная уже к этому времени 11-я армия неожиданно для 9-й отошла по приказанию фронта на 30 верст и оголила правый фланг 30-го корпуса, в это время вместе с другими корпусами нашей армии продолжавшего еще наступать. В частности, совершенно открытым оказался участок против Галича; сюда-то и была направлена 12-я дивизия, чтобы наскоро заткнуть эту дыру.

Говоря об интересных впечатлениях этого времени, я не упомянул об имевшей место еще в апреле поездке в штаб 2-й стрелковой дивизии к ген. Белозору. Приняв меня очень любезно, он предложил мне пройтись на наблюдательный пункт, откуда открывался великолепный вид на австрийские позиции. В качестве путеводителя со мной отправился офицер Генерального штаба дивизии. Сперва он повез меня по деревне, при выезде из которой с австрийской стороны мой автомобиль завяз в грязи и стал на 1-й скорости сильно дымить; это привлекло внимание австрийцев, которые открыли по месту, где стоял автомобиль, шрапнельный огонь. Однако за несколько минут, которые за это время прошли, мы вытащили машину, и шрапнели стали рваться над пустым местом. В это время, шагах в ста от дороги, местные девушки, одетые в яркие костюмы (дело было на Пасху) водили что-то вроде наших хороводов. Шрапнель на них впечатления не произвела, танцы не прерывались, зато испугался мой спутник и рысью побежал прятаться за стенкой, куда медленно подошел и я. Сознаюсь, что вид бегущего капитана подействовал и на меня, и меня тоже потянуло бежать, но мысль о веселящихся бабах удержала меня. Идя, я угадывал, где должны произойти разрывы, мне казалось по звуку предшествующих разрывов, что они не должны быть особенно близко, и я не ошибся. Выпустив две очереди, австрийцы прекратили огонь, и мы пошли дальше в гору, на которой и находился наблюдательный пункт. Вид отсюда был действительно замечательный — я долго не мог оторваться от панорамного прицела, в котором, на расстоянии 7 верст, видна была жизнь австрийцев и все их работы. Напротив белел домик (кажется, ксендза), на чердаке которого у австрийцев был раньше наблюдательный пункт — теперь в крыше зияла большая дыра от нашей гранаты. За гребнем нашей горы стояла наша батарея, на которой как раз происходило ученье. Огня наши не открывали, да скажу, чудный весенний день и Пасха не создавали настроения, чтобы убивать друг друга или хотя бы пытаться убивать друг друга.