Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Осведомившись в штабе об этих происшествиях и зная, что единственным учреждением, которому прорыв угрожал опасно стью, был 6-й земский отряд кн. Волконского, расположившийся в этом районе за день до этого, я решил сряду, хотя весь день был в разъездах, ехать дальше и предупредить земцев, дабы потом совесть не мучила меня, что я их бросил на произвол судьбы. Сменив автомобиль и взяв другого спутника, я помчался дальше. На дороге паники уже не было, и от нее оставались следами лишь две-три опрокинутые повозки. По дороге встретились мне уланы Его Величества, но австрийцев, как выяснилось, никто не видел. Земцев на месте я уже не застал — их своевременно предупредил штаб Заамурского корпуса, и они ушли заблаговременно. Редко когда так уставал я, как в этот день, когда к чисто физической усталости присоединялось волнение за наше общее, а в частности и краснокрестное положение. В Управлении в ту ночь я был уже только под утро.

Кажется, на следующий день я встретил на шоссе ряд грузовиков с батальонами 32-й дивизии, которых спешно перевозили к Нижнёву, а еще через день была произведена попытка оттеснить здесь австрийцев от Днестра. Хотя немного их и потеснили, однако значения это не имело, и через несколько дней мы оставили окончательно Нижнёвский плацдарм австрийцам. В утро этого нашего последнего наступления я съездил в Нижнёв узнать, что там происходит. Австрийцы обстреливали тяжелыми снарядами малозастроенную сторону ущелья, в котором находится Нижнёв. Самый городок и шоссе, проходящее через него, не задевались, и я мог совершенно спокойно проехать до монастыря, где мы несколько дней тому назад жили и где теперь помещался какой-то перевязочный полковой пункт. Оставив здесь автомобиль, я прошел дальше в гору, следом за шедшим на позиции батальоном Старооскольского полка. Наверху стояла наша батарея, изредка постреливавшая. К сожалению, пройдя еще немного дальше, я все-таки, вследствие холмистости местности ничего выяснить не мог. Бой был только слышен, но не виден. Даже разрывы наши происходили где-то за горой.

В Монастыржиске я оказался в очень неудачных условиях связи с нашими учреждениями, и посему через несколько дней перебрался с Управлением в Бучач. Говорю «с Управлением», хотя по-прежнему оно оставалось столь же малым и перебиралось если не в двух, то в трех автомобилях, к которым только присоединили после Станиславова еще одну двуколку. Третий автомобиль появился у нас вместе с уполномоченным В. И. Кринским, тоже членом Гос. Думы; в моем деле он оказался мне совершенно бесполезным, ибо был человеком очень ограниченным и не энергичным. На фронт он попросился, по-видимому, только для того, чтобы избавить свой автомобиль от реквизиции, и был очень недоволен, когда его машине задавали гонку наравне с другими. Вскоре, впрочем, с уходом Черкасского, я назначил Кринского на его место, и автомобиль его постигла общая участь всех краснокрестных автомобилей.

В Бучаче вы устроились в усадьбе гр. Потоцкого. Владелец имения, молодой человек, отзывы о котором были довольно средние, до самого последнего времени жил здесь, но незадолго до нашего переезда ему было предложено уехать в тыл, что он и выполнил. Усадьба, расположенная несколько в стороне от города, на склоне холма, была в полном порядке; производило впечатление, что и из дома ничто убрано не было, разве только со столов. Первоначально, до перехода в Бучач и штаба корпуса, последовавшего примерно через неделю после нас, мы разместились очень просторно, и потом нам пришлось потесниться в двух небольших комнатках.

Бучач расположен очень красиво на холмах, между которыми извивается речка, и на одном из которых расположены очень живописные руины старинного замка еще времен войн с турками. В стороне от города, под кладбищем, была расположена женская гимназия, в которой поместился отряд вел. княгини Ксении Александровны. С персоналом его мы все успели ближе познакомиться, а в долгих разговорах с ним проводили подчас скучные вечера. В этом году и май, и июнь были дивно хороши, и часто в Бучаче я вспоминал по ночам фразу Гоголя, о том, как хороши украинские ночи. Действительно, при луне, особенно здесь яркой, в теплом, пахучем воздухе, около фантастических руин было на редкость и красиво, и уютно. Не верилось как-то, что где-то совсем недалеко люди дерутся, убивают друг друга. Да то же ощущение уюта было у меня и в других местах Галичины в эти теплые, светлые ночи.

За время пребывания в Бучаче у меня осталась в памяти попытка австрийцев перейти через Днестр и укрепиться на левом его берегу. Не помню уже названия деревни, где они переправились через реку и в которой засели, но только сразу же началось их выбивание оттуда. Переправа через реку была взята нашей артиллерией под обстрел, и переправившиеся австрийские части были отрезаны. Им, однако, удалось продержаться почти трое суток, прежде чем эта деревня была вновь нами взята. Под вечер второго дня боя здесь, мы с Люцем поехали в направлении боя, но правее атакуемой деревни. Мы думали, что находимся еще далеко от линии боя, как выделившийся из-за деревьев казак махнул нам рукой. Оказалось, что мы попали уже в передовую цепь. Пройдя еще каких-нибудь шагов двадцать, мы в бинокль казачьего урядника могли рассмотреть внизу, в пойме Днестра, австрийские окопы, жизни в которых, однако, видно не было. Вместе с тем выяснилось, что уже верстах в полутора левее находится и деревня, в которой сейчас идет бой.

Поэтому, повернув автомобиль и отъехав шагов 500, мы вновь вылезли из него и прошли шагов 50 немного вверх к пустому заброшенному и несколько разрушенному фольварку, от которого нам открылась совершенно исключительная картина: атакуемая нами деревня находилась верстах в двух. Левее же ее, по ржаному полю, верстах в полутора наша пехота (части 32-й дивизии) производила перебежки, понемногу, но очень медленно приближаясь к австрийцам. Над нашими цепями, в которых нам были видны простым глазом все отдельные фигурки, затем пропадавшие во ржи, одна за другой разрывались австрийские очереди. Как всегда рвались они очень высоко, и сказать, несли ли наши значительные потери, было трудно. В деревне, кроме шрапнелей, рвались наши тяжелые снаряды, поднимались в ней столбы бурого дыма и пыли. Ни разу не пришлось мне быть столь близко от боя, и картина его прямо захватывала, но уже темнело, и нужно было ехать домой.

Взята деревня была только через 36 часов приблизительно, и в тот же день я был в ней. К крайнему моему изумлению разбита она была гораздо меньше, чем можно было ожидать. Пленные были уведены, трупы были уже убраны, и только валялась убитые лошади. Шрапнели продолжали рваться над деревней, но на этот раз уже австрийские, да и то изредка, как бы лениво.