Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

При медицинской части состояли консультанты — профессора-хирурги Арапов, Богораз и Бурденко, работавшие обычно там, где в них была нужда. В период затишья оба первые больше находились в Минске. Кроме того, в числе консультантов находился профессор химик Д. М. Лавров, специализировавшийся на изучении ядовитых газов и на борьбе с ними. Постоянно носился он по фронту, откапывая неразорвавшиеся немецкие снаряды с этими газами, анализируя их и производя опыты с ними. Как-то и я, надев маску, вошел в особый вагон, наполненный затем этими газами; выдержал я что-то около двух минут, после чего должен был выйти. Лавров ездил и на опыты пускания нами удушливых газов — в общем неудачных, и на места применения их немцами, весною 1916 г., к северу от Молодечно. К сожалению, и тут газы оказались сильнее масок, тем более, что отношение к последним было тогда еще очень небрежное.

Обособленно от Медицинской части стоял консультант, профессор Варшавского университета Игнатовский, ведавший эпидемической частью. В его ведении были все эпидемические и дезинфекционные отряды, а также острозаразный госпиталь в Минске, который он вел лично. В ведении Игнатовского была и бактериологическая лаборатория, руководимая приват-доцентом Недригайловым. Этот последний решил как-то, хотя и с оговорками, что смог выделить микроб сыпного тифа; об этом и его докладе в обществе врачей в Минске я сообщил Принцу Ольденбургскому, который сразу запорол горячку, прислав партию обезьян для опытов и требуя заготовления вакцины сразу на 100 лошадях. К сожалению, из всего этого ничего не вышло: микроб сыпняка оказался очень не стойким, сохранить его долго не удавалось, свежих больных больше не было (дело было уже к весне) и выделять его было неоткуда; обезьяны, благодаря той же весне, оказались крайне истощенными, и в результате ничего из всего этого дела не получилось.

Отмечу, кстати, что принц Ольденбургский делал все возможное, чтобы найти радикальный способ борьбы с сыпным тифом, посылая специальных лиц в Тунис, где директор Пастеровской станции тоже будто бы нашел этот микроб, но и там ничего не получилось. Если не ошибаюсь, то микроб сыпного тифа теперь относится к числу фильтрующих. Осталась одна борьба со вшами, передающими сыпной тиф, которая и производилась тогда, в общем, довольно успешно. За всю зиму 1915–1916 гг. была на Западном фронте только одна, довольно значительная вспышка сыпного тифа недалеко от Полоцка, в партиях окопных рабочих, поставленных, как оказалось, в самые безобразные санитарные условия. Впрочем, и здесь справились с сыпняком быстро. Более распространился на фронте, особенно к северу от линии Молодечно-Полоцк, возвратный тиф, как известно передававшийся блохами, выводить которых крайне трудно. Поразительно пресекал эту болезнь сальварсан, но получать его можно было только из Германии, а немцы выпускали его только в обмен на другие продукты, необходимые им, но которые были только у союзников и которых уломать на этот обмен было не просто.

Летом и осенью 1915 г. довольно распространена была в 3-й и 4-й армиях холера (в остальных армиях ее было гораздо меньше), но с наступлением морозов она исчезла. Между прочим, от нее погиб начальник Санитарного отдела штаба 4-й армии (фамилии его я не помню); днем, во время обеда зашел он в холерный госпиталь, попробовал разносимую больным пищу, вечером заболел, а ночью умер. К весне, преимущественно на правом фланге фронта появилась цинга, но больше в легкой форме, тогда как на северном фронте она проявилась в гораздо более тяжелом виде. Появление этой болезни при, в общем, очень сносном питании войск, является для меня загадкой.

Несмотря на отрицание врачей, у меня все еще остается вопрос — не играет ли тут роль пока неизвестное инфекционное начало? Лично мне пришлось видеть цинготных больных в этом году только в 4-й армии, около Замирья, и в числе их нескольких довольно серьезных, с одеревеневшими ногами.

В ведении медицинской части состоял также резерв сестер милосердия, во главе которого стояла первоначально сестра Брянцева [54] Брянцева заменила приехавшую на эту должность в начале войны сестру Миркович, про которую ходили упорные слухи о ее приверженности к лесбосской любви. . Еще не старая женщина, не профессиональная сестра милосердия, она, несмотря на свой тактичный характер и ум, почему-то не пользовалась в сестрической среде большим авторитетом. Ввиду сего, когда она попросила уволить ее ввиду довольно серьезной женской болезни, я не стал ее переубеждать и заменил ее старшей сестрой 2-го Георгиевского подвижного лазарета М. М. Иолшиной. Уже пожилая и коренная сестра Георгиевской общины, она благодаря своей доброте и мягкому, спокойному характеру, быстро приобрела всеобщие симпатии даже тех сестер, которые попадали в резерв за слишком легкое поведение в отрядах, откуда их за это отчисляли и которых мне приходилось за это отчислять часто дальше с фронта в общины.

Последствием этих отчислений являлось обычно лишение звание сестры милосердия, и поэтому применялось довольно редко и лишь по серьезным поводам, большей частью за легкость нравов. Нужно сказать, что если громадное большинство сестер вело себя прекрасно, то попадались сестры, которым, действительно, не место было в Красном Кресте. Самое курьезное дело такого рода поступило ко мне из Пинска, из штаба 3-й армии по поводу одного военного госпиталя, в результате покушения на самоубийство священника этого госпиталя. Как-то он переночевал в местной гостинице в одном номере с сестрой, с которой он жил. Старший врач сделал ему за это выговор, что так подействовало на батюшку, что тот и пустил себе пулю в грудь. Произведенное по этому поводу расследование выяснило, что все 4 сестры этого учреждения жили — одна со старшим врачом, другая с младшим, третья с заведующим хозяйством, и последняя со священником. Всех их я и откомандировал в их общины.

Еще в начале войны было запрещено сестрам служить в учреждениях, во главе коих стояли их мужья. Позднее стали, однако, наблюдаться отрицательные случаи иного рода — работа сестры в учреждениях при воинских частях, во главе коих стоят близкие этим сестрам лица. Это часто вызывало нежелательное вмешательство этих командиров во внутреннюю жизнь наших учреждений. Помнится мне, например, случай, бывший во 2-й армии, когда начальник одной из сибирских стрелковых дивизий, профессор генерал Ельчанинов страстно ввязался в дела нашего передового отряда, где его жена была младшей сестрой, а старшей была жена одного из полковых командиров.

В число сестер милосердия Красного Креста еврейки допускались лишь с разрешения Главного Управления. Несколько раз я за них и просил, и отказа не получал. Большею частью, однако, они направлялись не в Красный Крест, а к главному начальнику Снабжений Н. А. Данилову, и он давал им обычно записки в Земский Союз (особенно если они были хорошенькие), и их там сразу зачисляли.