Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Нужды в персонале обычно не наблюдалось, кроме как в врачах. Сестер и санитаров недоставало лишь случайно, пока не успевали их прислать, врачей же не хватало вообще, и вместо настоящих врачей, чем дальше, тем больше, присылали зауряд-врачей, т. е. студентов 3–4 курсов. Наряду с этим стали появляться и врачи-самозванцы, нескольких из которых удалось изловить и удалить. Хорошие врачи довоенного времени стали, наоборот, стремиться в тыл, где работа была и более интересна для них, и более поучительна. Получилось такое положение, что я давал согласие на перевод врача в тыл, только под условием замены его другим, равноценным. Помню, что именно по такому поводу очень обиделся на меня старший врач одного из Георгиевских лазаретов д-р Стасов, заместителя которому прислать из тыла не смогли, и ему пришлось остаться сидеть в какой-то дыре, где-то в районе Слуцка.

В административном персонале тоже нужды не было, наоборот, предложение превышало спрос, ибо служба в Красном Кресте избавляла от призыва в войска. Ввиду этого при приеме в Красный Крест я старался выбирать не военнообязанных. Отмечу кстати, что среди поступивших в Красных Крест в начале войны целый ряд из них — и большею частью прекрасных работников — ушли на военную службу, когда стали призываться их года и которые ушли (укажу, например, Буторова, Иславина) специально, дабы их не могли упрекнуть в уклонении от военной службы. За поступившими в Красный Крест были сохранены по особому Высочайшему повелению их должности по гражданскому ведомству. С течением времени, однако, с увеличением в тылу нужды в чиновниках, от нас стали требовать нашу молодежь обратно в Петроград. В числе прочих, Министерство иностранных дел потребовало от меня начальника 3-го передового отряда Соколовского, который, однако, был так этим обижен, что оставил службу в министерстве. Однако и после этого затруднений с административным персоналом не наблюдалось.

Среди моих подчиненных была группа Варшавских судебных деятелей, рекомендованных Красному Кресту Гершельманом и работавших у нас прекрасно. Забавным типом среди них был некий Шокальский, член суда, занимавший у нас ряд должностей и, в конце концов, ставшим заведующим питательным пунктом в Орше. Очень усердный и порядочный человек, он как-то не принимался никем всерьез, и у всех, даже своих подчиненных был известен под прозвищем «Шакал». В числе поляков был и наш санитар-буфетчик управления, в мирное время портье «Бристоля» в Варшаве, очень хорошо и добросовестно справлявшийся со своими обязанностями. Вообще должен сказать, что на группу санитаров нареканий было сравнительно мало, что, правда, объяснялось возможностью, вероятно также страхом, попасть в строй в случае отчисления от Красного Креста. В Управлении у нас я помню только один случай отчисления в строй 2-х санитаров за пьяный скандал. Не могу не вспоминать еще нашего курьера, до войны курьера Департамента общих дел Министерства внутренних дел. Какой это был корректный и умный человек и как он умел разбираться в людях!

Стремление сократить расходы привело нашу хозяйственную часть к мысли о хозяйственных заготовках. Правда, все медицинское снабжение и большую часть хозяйственного мы получали из Складов Главного Управления, продовольствием и фуражом снабжало нас интендантство, бензин давало инженерное ведомство, однако, с отходом к Минску кое в чем нам стали отказывать, в частности стали нам отказывать в сене, которого не хватало и для армий. Это обстоятельство, а также и указания Контроля, побудили меня налечь на Аматуни, чтобы он приступил к самостоятельным закупкам и сена, и дров, в которых тоже наблюдался недостаток. Увы, в обоих случаях опыты Аматуни оказались неудачными, и оба раза в виду неумения его выбирать подходящих людей. Дрова закупались около Бобруйска и просто были плохого качества, сено же, по-видимому, было куплено и невысокого качества и попортилось во время долгой перевозки. В дровяной поставке было проявлено, по моему мнению, только неумение, а в сенной — агент Аматуни, которому он доверился слишком легко, по-видимому, оказался не вполне чист на руку, почему мы с ним скоро разошлись, хотя прямых улик против него не было.

В январе 1916 г. единственный раз за все два года пребывания на фронте я захворал. Сперва два дня с жаром около 39 я ходил в Управление, несмотря на жестокие морозы, но затем не смог больше, и должен был слечь. Около недели ко мне приходили мои помощники с докладами только по наиболее серьезным делам, да и то дня два я плохо разбирался в них. Оказалась серьезная инфлуенция. С этой болезнью связано у меня воспоминание о нашем консультанте по нервным болезням приват-доценте Урштейне, просидевшим у меня в один из этих дней часа два и прочитавшим мне прямо очень интересную лекцию. Между прочим, он сообщил мне, что у одного из наших начальников отрядов, начавшего проявлять странности, видимо начинается прогрессивный паралич, ибо Вассермановская реакция дала положительный результат, хотя больной и отрицал, чтобы у него когда-нибудь был сифилис. Тут же он рассказал мне, что подчас сифилис бывает столь слабым, что больной его не замечает, и изложил мне все открытия в деле борьбы с ним.

Уже к концу болезни приехала ко мне жена и осталась в Минске около недели. На обратном пути она попала в Орше в скорый поезд, который около Ново-Сокольников налетел на поезд какого-то бактериологического отряда и разбил его. Кажется, в этом именно крушении погиб очень способный артиллерист генерал Дымша. Вспоминаются мне еще, как при въезде в Варшаву еще в конце 1914 года погиб другой генерал, инженер-фортификатор: шофер, проезжая под приподнятым барьером, взял слишком близко к нему, и спавшего генерала хватило головой о бревно; когда через 10 минут автомобиль подкатил к Европейской гостинице, генерал был уже мертв. Раз заговорив о несчастных случаях, остановлюсь еще на гибели в Минске генерала Дюбрейль-Эшапара, начальника одного из именных санитарных поездов. Как-то он довез до Минска в своем купе нескольких офицеров-автомобилистов. Теперь они приехали пригласить его к себе, взяли в автомобиль и помчались от станции полным ходом; дым от паровоза застлал дорогу, автомобиль налетел на столб, и Эшапара выбросило на улицу. Все усилия наших профессоров не помогли, и через сутки бедняга умер от трещины в черепе, не приходя в себя.

В один из моих проездов в Витебск, кажется, в марте, ко мне в вагон вошел наш уполномоченный барон Черкасов, несколько взволнованный, и сообщил мне, что накануне через город проезжал принц Ольденбургский, справился открыт ли большой заразный госпиталь на 2000 мест во вновь строящихся бараках, и на ответ губернатора, что нет и что открыть его должен Красный Крест, приказал Черкасову открыть этот госпиталь в трехдневный срок. Действительно, в разговорах с Н. А. Даниловым не раз шла у меня речь об этом госпитале, и я брался по окончании постройки бараков открыть здесь госпиталь, постепенно доведя его до 2000 мест. На постройку бараков первоначально было ассигновано военным ведомством около 2 000 000 р., но уже выяснилось, что он обойдется не дешевле 7 000 000 р. Данилов в разговорах со мной возмущался этим, говорил, что кого-то из инженеров он уже устранил от постройки, но дело лучше от этого не шло. Во всяком случае, ко времени приезда принца ни один барак не был закончен; полы были настланы, но рам нигде не было, не было печей, к устройству водопровода только приступали, а о канализации только говорили. Между тем, для крупного заразного госпиталя необходимо было наладить надлежащим обрезом очистку всех сточных вод; не было и дезинфекционных камер. Все это Черкасов сообщил мне наскоро, а я позднее убедился во всем этом и сам лично.