Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В апреле до меня дошло отданное Ставкой еще в марте распоряжение о переводе с фронта в тыл всех евреев. Для Земского и Городского Союзов это требование было весьма серьезным, ибо у них евреев административных служащих, а особенно врачей, было очень много, но в Красном Кресте их были единицы, и те так хорошо себя зарекомендовали, что всех их удалось отстоять. Мне непосредственно пришлось хлопотать только за одного студента, представителя, кажется, Горного Института в отряде Петроградских Высших Учебных Заведений. Штаб корпуса, при котором отряд работал, и 2-й армии не решились сами его оставить; тогда ко мне приехал начальник отряда, не то приват-доцент, не то лаборант университета, прося помочь ему. Обращение к Данилову осталось безрезультатным, ибо он не посмел взять решение на себя, зная свою юдофильскую репутацию. Ввиду этого я обратился прямо к Эверту, который только спросил меня и начальника отряда, который поехал к нему со мной, ручаемся ли мы за этого студента, и затем сказал, что если командарм телеграфно запросит его, то он разрешит оставить этого студента. Та к оно и было сделано. В другом случае меня просил генерал Апухтин, начальник 56-й дивизии, за какую-то сестру-еврейку, работавшую при их дивизии и заслужившую там общую симпатию. В этом случае мне оказалось невозможным заступаться за нее, ибо она не была, как выяснилось по проверке, сестрой милосердия и у нас нигде не числилась.

Отмена наступления у Крево сопровождалась принятием решения наступать у Барановичей, куда и стали спешно перебрасываться и войска, и артиллерия, и запасы. Тем не менее, на подготовку этого наступления потребовалось более месяца. В отношении санитарной части в районе Крево был возведен специальный лазаретный городок около станции, кажется, Листопады. Как и другие станции, Листопады забрасывались бомбами с аэропланов, и как-то случилось, что бомба разорвалась в одном из военных госпиталей, рядом с операционной, где как раз производилась операция; доктор проявил полное самообладание, и операция не приостановилась ни на одну минуту. В районе Барановичей никаких специальных лазаретных городков уже не строилось, а все лечебные заведения размещались преимущественно в лесах, как около станции, так и в местах, куда стекались раненые отдельных дивизий и корпусов.

Ко времени наступления в районе Барановичей там тоже было сосредоточено более 10 корпусов. Как мне потом, сразу после первого нашего удара, говорил генерал-квартирмейстер П. П. Лебедев, первоначально фронтом предполагалось ударить сразу 3–4 корпусами. Однако, командир 9-го корпуса генерал Абр. М. Драгомиров, которому было вверено командование ударной группой, решил иначе, и фронт не посмел отменить это распоряжение — обычный наш страх ответственности — выполнить свои собственные предположения. Мысль Драгомирова была поставить корпуса в затылок один за другим, на расстоянии около перехода, и атаковать одним корпусом. Для первой атаки им был выбран его 9-й корпус, занявший незадолго до того позиции Гренадерского корпуса к северу от железной дороги Минск-Брест. Немного севернее должен был демонстративно атаковать 25-й армейский корпус или точнее 46-я дивизия, а к югу от 9-го корпуса демонстрировал 10-й корпус, командование которым перед этим как раз принял Н. А. Данилов. На участке 25-го корпуса позиция неприятеля считалась столь сильной, что назначить здесь серьезный удар считалось невозможным. Не было учтено лишь одно обстоятельство, а именно, что здесь, и только здесь, в германские войска была вкраплена австрийская дивизия. В результате, в то время, как 9-й корпус, потеряв 50 % своего состава, смог взять только две линии укреплений и остановился перед третьей, 46-я дивизия прорвала все три линии. К сожалению, резервов за нею не было, и через несколько часов она была выбита обратно немецкими резервами. На следующий день атака была около Барановичей повторена уже другим корпусом, но тоже напрасно. Вообще, атаки на всем этом участке повторялись, если не ошибаюсь, 4 дня подряд, но всегда безуспешно.

Еще в феврале я заявил Ильину, что прошу освободить меня с 1-го июля от обязанностей главноуполномоченного, чтобы работать в Гос. Думе. В конце марта меня уведомили, что моим заместителем будет А. В. Кривошеин, уже несколько месяцев бывший особоуполномоченным при 7-й армии, и приехал в Минск за несколько дней до этих боев. Я познакомил его с нашим Управлением, рассказал ему о наиболее интересных делах и мы решили вместе поехать с ним в район боев. Если не ошибаюсь, то выехали мы в вечер того дня, в утро которого была произведена первая атака. В этот вечер или в следующий у меня был с ним разговор о земельном вопросе, причем он возражал против нового наделения крестьян землею, которое я отстаивал; ссылался на то, что результатом его будет понижение средней урожайности. Указал он также, что в Прибалтийском крае, где крестьяне были освобождены без земли, хозяйство стояло на более высоком уровне. Я мог ему возразить только тем, что в Прибалтике, именно благодаря сему, аграрный вопрос стоял еще более остро, чем в остальных частях империи, что и проявилось в 1905 г.

Следующим утром, посмотрев учреждения на ст. Погорелицы, до которой доходил поезд, мы поехали в штаб 9-го корпуса, или вернее, к ген. Драгомирову, находившемуся на «Куропаткинском» наблюдательном пункте, на высоте, правее железной дороги. Проехав мимо немногочисленных и крайне редко стрелявших тяжелых батарей, мы вышли из автомобиля и ходами сообщения, в которых легко было заблудиться, прошли к Драгомирову, который познакомил нас с положением и сообщил, что в 6 часов вечера будет новая атака. Присутствовать при ней он нам не дозволил, говоря, что чужие — к несчастью. После этого нас провели на другой наблюдательный пункт, откуда я увидел совершенно ясно взрывы наших тяжелых снарядов в немецких траншеях — столбы бурого дыма и пыли и отдельно летящие камни, бревна и как будто человеческие тела. Все время нас предупреждали не выпрямляться, чтобы не быть замеченными немцами и не обнаружить им наблюдательного пункта. С него мы проехали в лес, где стоял наш транспорт, обслуживавший 46-ю дивизию.

Большинство раненых уже было вывезено, и оставались лишь вновь поступающие и наиболее серьезные, перевозка которых считалась опасной. В числе последних был полковник генштаба Аджиев, командир одного из полков этой дивизии, в сообщении Ставки уже показанный убитым. При нас его положение считалось еще очень серьезным, но, тем не менее, он выжил. В этот день мы побывали еще в штабе 25-го корпуса и в лазарете в лесу около Погорелиц, где лежали раненые 42-й (кажется) дивизии, 9-го корпуса. И здесь все помещались в палатках, а частью и просто под открытым небом, благо погода была хорошая, жаркая. Настроение раненых офицеров, с которыми я говорил, было очень бодрое. Здесь погрузка производилась без задержек, из 46-й же дивизии, откуда раненых везли за 40 верст на Замирье, эвакуация несколько замедлилась. Около станции Погорелицы стояла зенитная батарея для обстрела аэропланов, несколько раз при нас открывавшая огонь. Когда мы, уже под вечер, отъезжали вновь от Погорелиц, за нами, но далеко, примерно в полуверсте, упали две немецкие бомбы. Не знаю почему, наш шофер страшно перетрусил и пустил автомобиль полным ходом, несмотря на очень плохую дорогу. Только мой, возможно грозный, окрик привел его в себя. На следующий день мы объехали ряд учреждений к югу от железной дороги и побывали, между прочим, в штабе 10-го корпуса. Н. А. Данилов здесь уже не производил того блестящего впечатления, что в Минске, но все, что он и здесь говорил, было все также умно. Узнали мы тут, что накануне был легко ранен его верный сотрудник за все время войны подполковник Сулейман, с которым мне часто приходилось встречаться в Минске.‹…›