Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Однако через несколько дней у меня вдруг раздается звонок телефона, и я слышу резкий голос Данилова, спрашивающего меня, по какому праву и по каким основаниям я счел возможным поручить Мезенцеву осмотр земских учреждений? Я ответил ему, что право это мне давало «Положение о Полевом управлении армией в военное время», а основанием была телеграмма принца Ольденбургского. На это я получил указание, что фактически «Положение о Полевом управлении армией» в области взаимоотношений Красного Креста и Земского Союза не применяется; тогда я указал ему, что если это и так, то недавно состоялось признание князем Львовым, председателем Земского Союза, подчиненности его на фронте Красному Кресту. «Как так?» — удивленно воскликнул Данилов, — «И у вас есть об этом бумага?» На мой утвердительный ответ он попросил меня приехать с нею к нему, что я и выполнил сразу.

Здесь разговор продолжался уже в другом тоне. Письмо Львова, действительно, было таково, что отрицать дальше мое право контролировать земцев было невозможно. Но, не желая сразу признать, что Вырубов ввел его в заблуждение, Данилов стал тогда говорить о невозможности двоевластия на фронте, что он уже имел очень резкие столкновения с Ольденбургским по этому поводу и добился того, что сей последний перестал распоряжаться в его районе. Ввиду этого он предложил и мне впредь на требования принца внимания не обращать. На это я ему ответил, что я не военный, а штатский, и что мне не считаться с требованиями принца, действующего на основании высочайшего повеления, невозможно. Впрочем, я прибавил, что Данилов может быть спокоен, что все шаги мои в отношениях к принцу не вызовут на фронте ни двоевластия, ни беспорядка, что я слишком дисциплинированный человек, чтобы не понимать полную их недопустимость. Дальнейших разговоров на эту тему с Даниловым у меня уже не было, но с Вырубовым был, и я ему определенно высказал, что вмешиваться во внутренний строй его учреждений я совершенно не желаю, готов всегда ему во всем помогать, но совершенно не понимаю его нежелания не считаться, даже в этих ограниченных пределах с тем, что, несмотря на все свое нежелание, должен был все-таки признать Львов.

Заговорив о санитарной обстановке мартовских боев, я ничего пока не сказал про самые боевые действия, теперь я к ним и перейду. Раньше первых дней марта начать какую-нибудь крупную операцию для помощи французам было совершенно невозможно. Между тем, в начале марта на Юго-Западном фронте обычно уже бывает распутица, и посему там наступать в это время было почти немыслимо, и приходилось наступать только на Западном и Северном фронтах. У нас был выбран, как центр удара, район озера Нарочь и Поставов, занимавшийся 2-й армией. Сюда было сосредоточено для него всего 12 корпусов. Та к как распоряжение таким количеством единиц было для одного лица непосильно, то корпуса эти были распределены на три группы, под командой корпусных командиров генералов Плешкова, Сирелиуса и Балуева. Как потом выяснилось, мера эта оказалась неудачной, ибо особых штабов в группах создано не было, и руководство ими легло на штабы корпусов, командиры коих руководили и группами, и это не могло не сказаться на успешности руководства. Командующий армией генерал Смирнов незадолго до начала боев серьезно заболел, и его эвакуировали в Москву, а его заменил командующий 4-й армией генерал Рагоза, ни с районом, ни с войсками не знакомый, да и вообще гением не бывший. Серьезно заболел инфлуенцией накануне боя и генерал Плешков, и, хотя командования не сдавал, но вполне понятно, что с температурой около 40 градусов не мог всем заниматься лично, и посему фактически группой руководил его начальник штаба генерал Зиборов, особого доверия к своим талантам никому не внушавший. В группе Балуева возникли трения между командиром одного из корпусов (кажется, 3-го) генералом Короткевичем и его соседями, одним из коих был сам Балуев. Короткевич отказывался исполнять приказания Балуева, что, однако, потом не повлекло для него никаких последствий.

Наступление наше началось 5-го марта. Почти всюду мы взяли первую линию немецких укреплений, но не смогли тогда продвинуться дальше, кроме южной конечности озера Нарочь, где 5-й корпус Балуева отбросил немцев версты на 3–4. В 1-м армейском корпусе, на правом фланге армий, не удалось взять второй линии, несмотря на то, что атакуемый немецкий участок занимала всего одна кавалерийская бригада. Словом, наше наступление явилось, несмотря на весьма значительные потери, совершенно неудачным. Даже в 5-м корпусе, где удачно отбросили немцев, наши только подошли к следующему поясу немецких укреплений и притом расположенному на холмах, в то время, как наши стояли внизу, в болотах. Не удивительно, что через месяц, оправившись, немцы 15-го апреля ударили по 5-му корпусу, отобрали все ими потерянное в марте и захватили у нас около 20 орудий и 5000 пленных.

Мне лично пришлось через 3–4 дня после начала боев побывать в районе 1-го Сибирского корпуса, где было решено, как раз в этот день, в 6 часов вечера вновь повторить атаку. В это время я проезжал в нескольких верстах за фронтом; за полчаса, а быть может, и за 20 минут всего, начался ураганный огонь, затем он сразу затих, и началось томительное ожидание. Ночью я узнал, что и эта атака была неудачной. Ужасно было в это время положение раненых на поле сражения: оттепель наступила раньше, чем ожидали, и ко времени атаки все поля, особенно в районе Постав, где местность была совершенно плоская, была сплошь покрыта водой, которая по ночам подмерзала. Не удивительно, что немало раненых, ослабленных потерей крови, погибло, будучи насквозь промокшими, от холода. Да и среди не раненых было немало заболевших разными простудными болезнями. В этот момент западнее, ближе к Сморгони, где местность была холмистая, положение было лучше, все-таки здесь было суше. Кстати, вспоминается, что Сморгонь, оставшаяся между нашими и немецкими линиями, была осенью местом чуть ли не еженощных поисков наших и немецких команд, отправлявшихся туда за кожей, оставшейся там в значительном количестве на многочисленных местных кожевенных заводах, с которых эту кожу увезти при отступлении не удалось.

Кажется, именно в эту поездку, проезжая вдоль фронта ночью, я видел то тут, то там красивые полеты ракет, которыми обе стороны освещали позиции противника, в то время, как на небе, виднелось слабое, северное сияние.

Та к как первый наш удар определенно показал, насколько мы слабо еще подготовлены, а условия погоды становились все более и более неблагоприятными, то уже к 10-му марта это несомненно импровизированное наступление само собой прекратилось. Началась подготовка к настоящему наступлению уже в конце апреля, которое было намечено к западу от Молодечно, в районе Крево, в 10-й армии. Сюда были собраны крупные силы, подтянута вся наша тяжелая артиллерия, но вдруг, чуть ли не накануне наступления, оно было отменено. В штабе армии говорили, что шансы наши на успех прорыва были значительны, но в штабе фронта было пессимистическое настроение, которое пересилило, и от этого наступления отказались.