Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В течение шести лет я ежегодно бывал, в среднем, в 30–40 школах — и земских, и церковно-приходских, и в общем мало видел между ними разницу, да и ту надо приписать главным образом, большей бедности последних. Среди земских школ было много прекрасных, как, например, Поддорская, где учил Д. И. Федулин вместе с дочерью Анной Дмитриевной, или Цемянская, где прекрасных результатов добивался невеселый и хмурый Подосиновиков — как говорили, выпивавший. Но прекрасные школы были и среди церковно-приходских — например, Шотовская, где учила молоденькая сестра тоже молодого священника. С другой стороны, однако, надо признать, что самые плохие школы были среди церковно-приходских: учительницами в них назначались обычно «епархиалки» (из коих было немало и среди земских учительниц), но так как в духовном ведомстве эти места давались часто, как пенсия за службу их отцов, то учительницами терпелись подчас полные бездарности, которые не были бы даже приняты в земские школы. Моральное воспитание отсутствовало одинаково во всех школах, кроме редких исключений, а также отсутствовало еще и политическое воздействие учителей на детей, как в монархическом, так и в революционном духе. Припоминается мне лишь один разговор в училищном совете — об учителе, которого жандармы обвиняли в левой пропаганде, но вне школы, насколько мне помнится, никакого постановления о нем вынесено тогда не было.

Весной все члены училищного совета распределяли между собою школы для присутствия на выпускных экзаменах. Число являющихся на них бывало не велико, человек пять в среднем на школу, но зато обычно сдавали они экзамены прекрасно. Припоминается мне, что я затруднился решением какой-то арифметической задачи из известного учебника Малинина и Буренина, по которому я сам когда-то учился, а все экзаменующееся решили ее без всякого затруднений. Как-то по этому поводу Васильчиков мне рассказал, смеясь, что он задал на экзамене вопрос, вызвавший общее смущение — о «купели Гефсиманской», и как к нему наклонился инспектор с поправкой: «Вы, ваше сиятельство, вероятно хотели спросить о купели Силоамской?».

Мне лично пришлось присутствовать при тяжелом обмене фразами в школе, куда во время моего посещения пришел местный священник, еще молодой, но уже спившийся, и на ответ мне мальчика, прикрикнувший ему: «Врешь, не верно», — на что получил уверенный ответ: «Нет, батюшка, верно» (ученик и был прав). За время моей службы в уезде мне пришлось встретить двух таких спившихся священников, которые были вскоре удалены, но пьющих в пределах приличия было порядочно. Вся обстановка деревенской жизни и их служения толкала их на это. В Рамушеве я застал священником о. Александра Зернова, очень популярного в приходе, но изрядно пившего. Заменивший его зять его о. Иосиф Фадеев отнюдь не был столь популярен, хотя и был священником во всех отношениях достойным: его считали «гордым», ибо при обходе прихода на Рождество и Пасху он отказывался выпивать в каждом доме по рюмочке водки. Едва ли будет вообще ошибочно сказать, что сами прихожане спаивали свое духовенство.

Мне пришлось познакомиться со многими священниками нашего уезда, и я отнюдь не вынес о них впечатления как о какой-то реакционной массе. Общие их выступления могли оставить подчас такое впечатление, но нельзя забывать ту зависимость, в которой они были от епархиального архиерея. В Старой Руссе я застал соборным протоиереем о. Устинского, известного по его письмам, выдержки из коих, конечно, довольно странные, опубликовал в своих сочинениях философ Розанов, и настоятелем одной из церквей друга Достоевского о. Румянцева, в мое время уже довольно угрюмого старика.

Когда говорят о духовенстве, то забывают обычно о материальном его положении, которое никогда, в общем, не было блестящим. Если и бывали «жадные попы», то их было меньшинство, а масса мало отличалась от средних крестьян, с которыми и вела сходный образ жизни. Рамушевский приход был из сравнительно доходных, но рядом с ним было два новых и совсем бедных: Плешаковский и Коровичинский, вновь образованные по просьбе самих крестьян, в которых, кроме казенного жалования в 300 руб., доход священника не превышал 100 р. в год. В Коровичине священником был о. Новорусский, пьяница и забитый судьбой; брат его был шлиссельбуржцем, и это сказалось на его служении, ибо вся его жизнь прошла под знаком начальственного недоверия.

Политически масса духовенства была мало развита, но ведь то же надо сказать и про другие классы населения в то время. До 1900 г. приблизительно я не видел в духовенстве политиканства, и появление его у нас потом было связано с назначением в Новгородскую епархию архиепископа Арсения. Человек умный и волевей, он очень подтянул подчиненное ему духовенство, пораспустившееся при его дряхлом предшественнике архиепископе Гурии. При этом, однако, он бывал подчас прямо безжалостен. Наш Рамушевский дьякон заболел туберкулезом, и мне удалось устроить его бесплатно в санаторию Халила. Через 6 месяцев, на которые Арсений дал ему отпуск, директор санатории д-р Габричевский дал удостоверение, что больному необходимо пробыть в санатории еще несколько месяцев. Приход засвидетельствовал, что может без него это время обойтись, но Арсений под угрозой увольнения его за штат, потребовал от дьякона его возвращения, что тот и сделал, и вместо выздоровления через несколько месяцев умер.

Под влиянием Арсения духовенству пришлось сильно повернуть вправо, но насколько этот поворот бил искренним, не знаю, хотя мне и пришлось позднее лично почувствовать на себе эту перемену.

Когда говорят о духовенстве, обычно имеют в виду священников и забывают сельских дьяконов, и особенно псаломщиков, в сущности, настоящих пролетариев. В отношении умственного развития они стоят очень не высоко, а материальное положение их было подчас прямо трагично. Должен, впрочем, сказать, что все, что я говорю здесь про духовенство, относится к северу России, и оговариваюсь, что в центральной ее полосе условия жизни его были иные. Насколько мне пришлось наблюдать, в черноземной полосе 30 десятин, наделявшихся каждой церкви, делали из священников более или менее обеспеченных землевладельцев, и часто противопоставляли их крестьянам.

Летом 1897 г. я еще не смог познакомиться ближе со Старорусскими Минеральными Водами, и только уже после закрытия их сезона встретился в первый раз с их директором д-ром С. В. Тиличеевым, которому они были обязаны их развитием.

Тиличеев был кирасирским офицером, когда увлекся дочерью одного из профессоров Военно-Медицинской Академики, который заявил ему, что не отдаст ее за такое пустое существо, как гвардейский офицер. Тогда он оставил полк, сдал экзамен на аттестат зрелости и прошел курс Академии, после чего служил земским врачом в Любани. Брак его с его возлюбленной оказался, однако, неудачным, и закончился разводом. В это время кончился арендный контракт доктора Рохеля на Старорусские Воды, и губернатор Мосолов, бывший товарищ Тиличеева, кажется, по полку или училищу, предложил Министерству взять их в казенное управление и назначить Тиличеева их директором, что и было сделано. Пока Воды оставались в ведении Министерства внутренних дел, Тиличееву, несмотря на его громадную энергию, мало что удалось сделать, но когда в конце века они перешли в Министерство земледелия, ему удалось получить значительные кредиты, благодаря которым Минеральные воды получили совсем иной вид. Высокий, очень худой человек, Тиличеев быстро реагировал на все и интересовался всем, но наступать себе на ногу не позволял, и на этой почве у него подчас бывали инциденты. Со Старорусской публикой у него были в начале натянутые отношения из-за его требований к ней платить входную плату в парк. Из-за этого произошло несколько инцидентов еще до меня, но отзвуки их чувствовались еще при мне.