Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В январе в те годы собиралось обычно в Новгороде Губернское земское собрание, на котором я и встретился со всем цветом тогдашней губернской общественности. Основу собрания составляли гласные, избранные уездными земскими собраниями, к которым присоединялись председатели уездных земских управ и уездные предводители дворянства. В качестве такового принимал в нем участие и я, хотя мне было всего 22 года, тогда как минимальный возраст для гласного и земского, и городского был 25 лет. Кстати, еще в 1899 г. мне пришлось председательствовать в Старой Руссе на выборах земских гласных, не имея права класть по возрасту свой шар, который по моей доверенности клал мой отец. Отмечу и другой возрастной курьез моего прошлого, что, проведя в 1897 г. набор в качестве предводителя, я отправился сам «ставиться» в воинское присутствие в Петербурге. Та к как у меня была льгота 2-го разряда, и у меня не вышел объем груди, я был зачислен в ополчение 2-го разряда. Кстати, мой пример заставил меня уже тогда задуматься над правильностью определения годности к военной службе. Моя «куриная грудь» и воспаления легких в детстве не помешали мне дожить до старости без всяких органических болезней, тогда как служба в гвардии, в которую выбирались самые крупные и здоровые новобранцы, заканчивалась для многих неизлечимыми болезнями. Несомненно, сложение новобранца имеет большое значение, но еще большее — те гигиенические условия, в которые он попадал и на которые в те времена не обращалось достаточного внимания. При улучшении их, несомненно, возможно и смягчение строгости условий годности для военной службы.

В Новгородской, губернии, как и во всей России, земские собрания делились на правые и левые — сейчас понятия кажущиеся странными, ибо самые левые тогдашние собрания ныне оказались бы до смешного правыми. Крайне левое тогда Тверское земство и крайне правое Курское, за исключением случаев немногих и крайне редких обращений левых с ходатайствами к правительству, мало в чем в своей деятельности отличались. Новгородское губернское земство считалось в числе левых, причем северные уезды губерний были левыми, а южные — правыми. Когда я вступил в губернское собрание, в нем было «левое» большинство, к которому принадлежало и большинство лучших ораторов. Вопрос, разделявший в те годы наше собрание на две группы — был вопрос о начальном народном образовании. В то время, как в большинстве уездов оно, если и недостаточно, но все же продвигалось, в Старорусском, Демянском и Валдайском оно стояло на точке замерзания. Ввиду этого губернская земская управа выработала школьные сети по всем уездам и предполагала взять их осуществление в свои руки. Здесь оно столкнулось, однако, с возражением, которое тогда еще не было столь ясно формулировано, как сейчас, но уже намечалось более или менее всюду — о вреде излишней централизации. Несомненно, что в этом была своя доля истины, и отстаивавший эту точку зрения председатель Череповецкой земской управы Сомов отнюдь не принадлежал к числу зубров. Но многие сторонники этого взгляда с правой стороны боялись расширения компетенции губернского земства, главным образом, потому, что оно, как организация культурно выше стоящая, чем земства уездные, могло бы начать осуществлять мероприятия, по их взглядам, политически опасные или излишние. В конце концов, правая точка зрения тогда победила, и дело народного образования осталось в руках уездов, но, тем не менее, оно было сдвинуто с мертвой точки.

В тот год Губернская Управа была без председателя. Этот пост занимал раньше Н. Н. Качалов, незадолго перед тем назначенный директором Электротехнического Института, и нам предстояло избрать ему заместителя. Перед нами было два главных кандидата: Сомов и Родзянко, будущий председатель Государственной Думы. Родзянко, бывший кавалергард, перед тем был Новомосковским предводителем дворянства, и ушел оттуда после того, как во время Земского собрания побил кого-то из гласных. Ему очень хотелось попасть в председатели Губернской управы, и как смеялся Васильчиков, он каждый день то ставил, то снимал свою кандидатуру, но с первого дня было, однако, ясно, что он не пройдет. Наоборот, Сомов, красивый брюнет и прекрасный оратор, имел за собою значительное большинство и был избран. Временно исполнял тогда обязанности председателя старик Рейхель, хороший, но ограниченный человек, вскоре умерший. Другими членами Управы были с ним А. И. Колюбакин, М. А. Прокофьев и А. П. Храповицкий, все трое бывшие позднее председателями губернской управы. Все трое они были людьми безусловной порядочности, но, кроме этого, совершенно во всем различные.

Колюбакин, самый молодой из них, бывший измайловец, ушел вскоре в председатели Устюженской земской управы, а после ухода Сомова, заболевшего туберкулезом и вскоре умершего, заменил его. Позднее он был выбран членом Гос. Думы от Петербурга как кандидат кадетской партии, но был привлечен полицией к суду за какую-то предвыборную речь и устранен из Думы. В 1915 г. он был убит около Варшавы, ведя роту на немецкие окопы. Все, даже те, кто не разделял его убеждений, не могли не ценить его искренности и горячности часто прекрасных его речей.

У Храповицкого не было этого блеска, и говорил он довольно скучно; он был из семьи помещиков Крестецкого уезда, в которой три брата отличались различием своих политических воззрений: один брат, инженер, был социалистом, наш Александр Павлович — кадетом, а третий брат — известный позднее митрополит Антоний, возглавлял в православии самые правые течения. Подобный факт был бы невозможен в Англии, где обычно семьи из поколения в поколение остаются верными одной и той же партии, но было скорее правилом, чем исключением, для России.

М. А. Прокофьев, пользовавшийся полным уважением и в 1906 г. выбранный председателем Губернской земской управы, долгие годы заведовал в ней страховым отделом, который и поставил прекрасно, обратив особое внимание на противопожарные мероприятия. Выдвинувшись из волостных писарей, М.А. считался в молодости очень левым, но с годами, как эта бывает часто, постепенно правел, и оказался к 1917 г. значительно правее меня, хотя и я тогда отнюдь не был левым. В это время у него, впрочем, был уже удар, и он оказался уже не тем энергичным человеком, каким я его знал в 1897 г., и в первые же дни революции подал в отставку.

Из позднее избранных членов Губернской земской управы отмечу еще Пузино и А. А. Булатова. Пузино заведовал дорожным отделом, и в губернском масштабе напомнил мне нашего старорусского Ильина. Характеризовала его фраза, которую я слышал как-то от него после заседания Земской редакционной комиссии: «Весь день, вот, работаешь, а как придет вечер, обязательно напьешься». Впрочем, работал он не особенно интенсивно, и когда ему пришлось подать в отставку из-за пополненной растраты, потерей для земства это не было. Кажется, его заменил Булатов, на котором последние годы держалось все наше земство. Человек умный и образованный, он относился к своему делу с любовью и горячностью, и хотя политически мы с ним и расходились, в земском деле, насколько помнится, мы с ним обычно были единомышленниками. Позднее, когда я был в эмиграции (должно быть, в 1923–1925 гг.), а он оказался в Ревеле, мне пришлось обменяться с ним письмами. Я, как и все эмигранты, не верил тогда в прочность советского режима, и был удивлен, когда он оказался обратного мнения, и только значительно позднее убедился, насколько точнее он оценивал тогда положение. Его взгляды настолько меня удивили, что я ему, кажется, даже на второе письмо не ответил.