Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Сезон Минеральных Вод начинался 25-го мая (старого стиля) и тянулся до 30-го августа, причем обычно в последние дни в Парке уже никого не бывало, ибо бывало и свежо и сыро. Иногда и в первые дни сезона приезжие сидели по домам из-за холода: как-то снег шел в конце мая. В Старую Руссу публика приезжала небогатая, хотя ее грязевые ванны очень помогали от ревматизмов и женских болезней. Более богатые ехали на юг или за границу, ибо местность там была более интересна и было больше развлечений. Зато в Старой Руссе лечение проходилось в климате, в котором больные обычно жили весь год, и возвращение в который не вызывало у них отрицательной реакции. Слабым местом курорта был жилищный вопрос, ибо, кроме казенной гостиницы, все другие помещения были довольно примитивны.

Публика, повторяю, лечилась в Старой Руссе скромная; сенсацию произвел поэтому приезд королевы Ольги Константиновны, вдовы короля Георга I греческого. Уже старуха, в темных очках, она вызывала немало рассказов своей чрезмерной стыдливостью, ибо не допускала банщиц присутствовать при ее ваннах: говорили, что у ней какие-то скрытые язвы, которые она никому не хотела показывать.

В Старую Руссу каждое лето приезжали две семьи из Петербургского гранмонда: Мятлевы и Галл. Владимир Иванович Мятлев, отец моего товарища, был раньше очень богатым человеком, но почти все спустил. Был он сыном автора «Сенсаций мадам де-Курдюковой за границей», и сам писал стихи, — впрочем, скверные. Я его застал уже малоинтересным, дряхлым стариком, тогда как жена его Варвара Ильинична была еще полной жизни, интересной женщиной. Видно было, что раньше, когда с нее Зичи писал свою известную Тамару, она была действительно очень красива. У Мятлевых часто гостила в Руссе старшая ее сестра Е. И. Татищева, «кавалерственная» дама и мать генерала, бывшего военным агентом в Берлине перед 1914 г. Мне пришлось с ним познакомиться у Мятлевых, и он оставил у меня очень приятное воспоминание. После революции, когда Николай II писал в своих записках про окружающую его подлость и измену, Татищев оказался одним из немногих верных до конца своему бывшему государю. Когда Николай II должен был выехать в Тобольск, он предложил Татищеву сопровождать его, и тот поехал, хотя никакой формальной обязанности для этого на нем не лежало, — а просто потому, что считал, что не имеет права бросить в беде человека, которому был раньше всем обязан. Младший его брат Леонид, был художником-ювелиром и выделывал вещицы, вроде известного французского мастера Лялик. Как-то я ехал с ним вместе в Петербург в одном купе и мы оживленно разговорились. Вдруг он остановился, вытащил записную книжку и стал что-то в нее зарисовывать: оказывается, вечерние лучи солнца образовали около моей головы на спинке сиденья световые сочетания, которые ему показались интересными. Мать их, женщина, во всяком случае, состоятельная, была страшная картежница, и даже, когда играла без интереса (крупно она вообще не играла), неизбежно себе приписывала. Постоянно ее в этом ловили, но на следующий день вновь повторялось то же.

Другой петербургской семьей, ряд лет приезжавшей в Старую Руссу, была семья Галл. Полковник А. А. Галл, сын генерал-адъютанта, был страстным охотником, и Старая Русса была центром, из которого он делал набеги даже на соседние уезды. Большие средства его очень милой жены, рожденной Голицыной, позволяли ему жить, и жили они, не стесняясь ни в чем; поэтому все были поражены, когда стало известно, что Галл уехал куда-то в глушь Сибири на принадлежавшие его жене прииски, и еще более, когда узнали, что это было последствием того, что в одном из петербургских клубов его поймали в шулерстве.

Азартные игры меня никогда не увлекали, и страсть к игре мне всегда была непонятна, а тем более, когда она доводила людей до бесчестности, но сколько раз приходилось мне встречаться с такими случаями. Отец и бабушка рассказывали мне про целую шайку шулеров из блестящей гвардейской молодежи, обнаруженную в 60-х годах; чтобы оставить незапятнанной честь мундира, эти офицеры ушли из своих полков по прошению, и позднее вновь появились в Петербурге, как ни в чем не бывало. Бывали такие случаи и в среде моих товарищей, и я помню два случая удаления по товарищескому суду из Правоведения за шулерство, хотя и не из моего класса. Третий случай интересен потому, что никаких мер против виновного принять было нельзя. Случился он в следующем за мной выпуске, уже по окончании экзаменов, с неким Жеребковым, пойманным в шулерстве будущим мужем певицы Вяльцевой — Бискупским. Все, что было возможно сделать, это лишить Жеребкова права на ношение правоведского значка, что не помешало ему быть потом нотариусом в Москве и оформлять там разные темные сделки. Любопытно, что этот Жеребков принадлежал к наследственно преступной семье: отец его, генерал от кавалерии был командиром одного из гвардейских казачьих полков, и избежал суда по делу о злоупотреблениях в этом полку, по которому были осуждены его преемники генералы Греков и Иловайский, только вследствие истечения срока уголовной давности. Другой сын генерала, офицер Атаманского полка, был осужден в каторжные работы за убийство однополчанина Иловайского. Все тогда морально осуждали Жеребкова, и, в частности, указывали, что, начав стрелять в Иловайского в бильярдной собрания полка, он спокойно добил его, когда тот уже лежал на полу. Между тем, этот убийца был вскоре помилован, даже, кажется, не дойдя до Сибири «во внимание к заслугам отца». К сожалению, право монарха помиловать использовалось часто его окружающими в весьма некрасивых личных интересах.

Возвращаясь к Старой Руссе, должен отметить ее театр, в котором во время сезона играла недурная труппа с участием всегда столичных актеров. В 1899 г. театр снял известный старый актер А. А. Нильский, скоропостижно умерший во время сезона. В семье его я провел тогда ряд очень милых часов. В его труппе играла гастролершей М. Г. Савина, о которой я уже упоминал и которая господствовала тогда на русской сцене, и с которой я познакомился в это лето. Лично я не был таким поклонником ее таланта, как многие другие, и всегда считал, что, например, Ермолова гораздо выше ее, и личное знакомство с Савиной скорее разочаровало меня в ней и как в человеке. Я ее встретил через 20 лет после того, что ею увлекался Тургенев, и в ней, естественно, уже не было той юношеской прелести, что очаровала великого, но уже старого писателя. Но меня поразил ее эгоцентризм, обычно наблюдающийся только у второстепенных артистов. Насколько она все сводила к себе, доказывает ее фраза, сказанная моей жене, с которой они как-то завтракали вместе за столом Тиличеевых в парке. Жена сказала, что она уезжает в Рамушево, где оставила детей, на что Савина ей обиженно заметила: «Как, графиня, ведь я сегодня вечером играю». Видал я в те годы в Руссе и Далматова, и Дальского, но дальше мимолетных встреч наше знакомство не пошло.