Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В 1878 году Платон Михайлович женился на младшей дочери в то время уже умершего адмирала Г. И. Невельского — Александре Геннадиевне. Об адмирале и его жене Екатерине Ивановне я написал отдельную статью, в которую включил и несколько до сих пор не опубликованных подробностей, которые мне пришлось слышать от детей адмирала, и поэтому здесь не буду повторять их. Александра Геннадиевна была младшей дочерью адмирала, и, видимо, была характером больше похожа на мать, чем на отца, на которого зато походила физически. Была она гораздо более живой, чем муж, и в обыденной жизни семьи сказывалось больше ее влияние, хотя в серьезных вопросах преобладало мнение Платона Михайловича. Единственный ее брат, Николай, был неудачником: нигде учения не кончил, небольшое свое состояние даже не прожил, а роздал без отдачи милым друзьям, служил на разных маленьких должностях, покушался на самоубийство, но и то неудачно: только выбил себе глаз, и после этого больше жил у Охотниковых. Был он, впрочем, человек безобидный, и его в семье все любили.

Несколько походила на него его сестра Мария Геннадиевна Кукель, тоже бывшая несколько не от мира сего. Еще молодой осталась она вдовой без всяких средств, и отдала себя всецело воспитанию двух своих сыновей, которые потом были дельными моряками. Когда Мария Геннадиевна овдовела и осталась без гроша с двумя маленькими сыновьями, она взяла их и отправилась на прием к управляющему Морским министерством Чихачеву, когда-то бывшему на Амуре подчиненным ее отца — Невельского. И Чихачев выхлопотал ей небольшую пенсию, а мальчиков определил в Морской Корпус.

Наиболее интересной в семье была старшая сестра Ольга Геннадиевна. Несколько лет пробыла она замужем за лейб-гусаром полковником Сорохтиным. Это были годы, когда гусарами командовал будущий верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич.

Сорохтин ничем, кроме военной службы и лошадьми не интересовался, тогда как Ольга Геннадиевна вся ушла в эзотеризм, и, естественно, что между ними ничего общего не имелось (она была старшей полковой дамой и, следовательно, на всех полковых торжествах играла полуофициальную роль). Сорохтин не долго пробыл в полку после женитьбы — жизнь в нем была ему уже не по средствам, даже несмотря на приданое Ольги Геннадиевны, и он, выйдя в отставку, купил небольшое имение в Смоленской губернии с кожевенным заводом. Хозяин он был хороший, и дело у него пошло, но вскоре он просрочил на сутки со взносом страховки за завод, который как раз в эту ночь сгорел. Это его доконало, и он пошел служить управляющим в крупных имениях, а Ольга Геннадиевна отдалась журнальному труду, корреспондируя из Парижа в разные газеты и сотрудничая в парижской «Nouvelle Revue», издававшейся тогда известной M-me Adam. Эта дама, которая в 1900 г., когда мы с женой у нее были, была уже старухой, за 20 лет до того горячо поддерживала Гамбетту [27] Гамбетта, Леон Мишель (1838–1882), премьер-министр и министр иностранных дел Франции в 1881–1882 годах. — Примеч. ред. и пропагандировала идею франко-русского союза. С русской стороны им откликнулись тогда очень многие, и в числе их был Скобелев, уже тогда предвидевший опасность нападения со стороны Германии, а имя «белого генерала» значило много. Из этого союза, как известно, тогда, однако, ничего не вышло: с одной стороны Францией правили тогда сторонники сближения с Германией, а с другой — в России Гамбетта и К осчитались опасными революционерами. Сейчас это все смешно, но не надо забывать, что еще когда впервые французская эскадра ожидалась в Кронштадте, даже в не правительственных кругах говорили о том, что — как же «наш Государь будет стоя слушать Марсельезу?». Тогда боялись всякого лишнего слова и жеста. Ольгу Геннадиевну встретили мы в эмиграции глубокой старухой, полуслепой и со слабым сердцем, но живо откликающейся на все современное. Она отрицала свою старость и утверждала, что стар тот, кто сам это признает. Работать она уже не могла, и существовала лишь благодаря поддержке нескольких друзей. Она была убежденная эзотеричка, и принадлежала к ордену розенкрейцеров, или, вернее, мартинистов, в котором достигла высоких степеней. Политической деятельностью она не занималась и ставила своей задачей нравственное усовершенствование. От Ольги Геннадиевны я узнал, между прочим, что один из великих мастеров ордена был Филипп, которого выписывали в Россию, где он одно время пользовался большим влиянием при дворе. По словам Ольги Геннадиевны, он был человек, безусловно, честный и убежденный, многих излечивший внушением (за лечение без надлежащего на то права его судили во Франции), но по всему, что я о нем слышал, недалекий.

Кстати, во Франции, в русских масонских кругах, мне утверждали, что в России Филипп открыл в Царском Селе розенкрейцерскую ложу, членами которой были обе великие княгини-черногорки и их мужья — великие князья Николай и Петр Николаевичи. Про розенкрейцеров мне говорили еще, что по России были рассеяны группы их, потомков екатерининских розенкрейцеров, от отца к сыну передававших учения основателей этих групп. Мне называли имена двух из этих наших современников, двух судебных деятелей, одного из которых я знал, но в котором ничего особенного, высоко-духовного не видал. Ольга Геннадиевна умерла в 1933 г., внезапно, через час после того, как у нее побывала моя жена, оставившая ее такой же бодрой и спокойной, как всегда.

Возвращаюсь к нашей личной жизни. После нашей свадьбы и двух недель, проведенных в Рамушеве, отправились мы с женой на полтора месяца за границу. Я уже упоминал про то почтение, с каким относились в Бантельне к моей жене, еще почти девочке, пожилые женщины, не называющие ее иначе, как «Frau Gräfn», и низко перед нею приседавшие. И лично я впервые испытал это отношение, подобного которому я нигде в России не видел. Казалось бы, в Германии, несомненно, тогда более культурной, должна была бы развиться большая независимость, чем среди наших еще недавно бывших крепостных крестьян. Однако, у какого-нибудь гурьевского приказчика, которого отец никогда, стоящего, не сажал и которого он мог в любую минуту «прогнать», я никогда не видел того подобострастия, с которым ко мне относился в Бантельне управляющий, упитанный и прекрасно одетый господин, Herr Dörrics, все время старавшийся точно показать мне, что я на общественной лестнице стою несравненно выше его.

На чердаке Бантельнского дома помещался архив имения, в котором я нашел грамоты на владение им, начиная с 15 века. Некоторые из них, написанные на пергаменте и с печатями, в деревянных коробках, я отобрал еще в одно из предыдущих посещений Бантельна, и они потом хранились у отца в Петербурге, но что с ними стало после революции, я не знаю.