Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Из Бантельна мы отправились в Париж, где в то время особой приманкой была Всемирная выставка. Через 35 лет мне попалась в руки книга известного писателя Paul Morand «Paris-1900», но мне она мало что напомнила. Очевидно, внимание парижанина привлекало иное, чем то, что интересовало иностранца. Поразила нас дешевизна многого, и особенно бережливость французов, хотя мы, русские, были гораздо беднее западных европейцев, натура у нас всегда была более широкая. До сих пор осталось у меня в памяти маленькая сценка в каком-то скромном ресторанчике на выставке, где мы оказались за одним столиком с четой простых французов; мясное блюдо было украшено какой-то травкой, по-нашему несъедобной, но которую наши соседи поглотили, чтобы использовать полностью свои деньги.

Остановились мы у Ольги Геннадиевны Сорохтиной в ее скромной квартирке в двух шагах от выставки, и все время, проведенное в Париже, посвятили ознакомлению с выставкой или, вернее, с ее «аттракционами» и, главным образом, с самим городом. Выехали мы из него, переполненные самыми разнообразными впечатлениями, благодаря их обилию несколько хаотического характера.

Вернулись мы в Россию через Швейцарию, север Италии и Вену. В Шамони мы попали на Mar de Glace под грозу, и пока вернулись вниз промокли до последней нитки. Потом нам пришлось в гостинице отлеживаться несколько часов в кроватях, пока наши вещи сушились: кроме самого необходимого, весь наш багаж мы послали вперед, кажется в Берн, и нам не во что было переодеться.

В Италии мы были в жару, когда в ней иностранных туристов совсем не бывает, и поэтому все могли видеть без всяких затруднений. Чарующее впечатление произвела на меня в этот раз Венеция, и вообще, такая привлекательная всей своей стариной и обстановкой, правда, подчас приспособленной под художественные вкусы средней, более или менее мещанской публики.

После недолгого пребывания у родителей жены в их имении Березнеговке и у моих в Гурьеве, мы вернулись в Рамушево. Березнеговка, как и имения других Охотниковых этой линии, расположены в степной части Тамбовской губернии, безлесной и совершенно ровной, и мне показалась скучной. Скучны были и поездки к родным и соседям, когда часто сами лошади бежали в облаках пыли по однообразным полям. Около Березнеговки было много помещичьих имений самого различного характера. Наиболее крупным из них было имение князя Вяземского. Человек характера не легкого, он был личностью незаурядной. Георгиевский кавалер за Турецкую войну, он был позднее начальником Главного Управления Уделов, объединявшего всю администрацию имуществами царской семьи. Надо сказать, что Уделы считались собственностью правящего дома, как такового, а не семьи Романовых; все члены ее могли иметь свои отдельные личные состояния, но на удельные имущества прав не имели. Согласно законам того времени при совершеннолетии или замужестве членов царской семьи им выдавались определенные суммы (если не ошибаюсь, по миллиону рублей), выдавались и пособия по особым непредусмотренным случаям, но, кроме Императора, никто из членов его семьи никаких прав на распоряжение удельными имуществами не имел.

Главное Управление Уделов было одним из наиболее хорошо поставленных и передовых ведомств, чем оно было обязано, главным образом, Вяземскому. Его преемник князь Кочубей только продолжал его начинания. Усовершенствование крымского и кавказского виноделия, орошение переданного уделам Мургабского имения и разведение в нем хлопка и, наконец, разведение чая в Чаквинском имении — всё результаты инициативы Вяземского. Чаквинское имение он поручил управлению своего соседа и младшего товарища по Лейб-Гусарскому полку Г. Г. Снежкову, впоследствии женившемуся на младшей сестре моей жены. Остановлюсь на нем подробнее, хотя ближе узнал его только позднее. Крупный и очень красивый мужчина, очень всеми любимый, он отличался своей скромностью и редкой добросовестностью. Вяземский поручил ему вместе с профессором-ботаником Красновым изучить дело на месте, в Китае, после чего направил его в Чакву. Снежков после этого до самой революции служил в Уделах, дойдя в последние годы до поста помощника начальника Главного Управления. В это время он женился на сестре моей жены и, несмотря на то, что ему было 59 лет, а ей только 29, брак их был исключительно дружным и счастливым; прожили они вместе еще почти 30 лет, и до самого конца их жизни относились друг к другу трогательно хорошо. В эмиграции Снежков, уже 65-летний старик, не отказывался ни от какой работы: был сапожником, чернорабочим на фабрике, посыльным и, наконец, заведующим хозяйственной частью маленького дома в Париже, до конца сохранив свою щепетильную честность. Будучи еще молодым корнетом, в бою под Телишом, он с разъездом был окружен башибузуками; когда у одного из его солдат, уже раненого, была убита лошадь, он отдал ему свою, а сам, отходя затем пешком, отстреливался из револьвера, пока не подошла выручка.

Возвращаюсь к Вяземским. Женат он был на графине Левашовой, очень культурной женщине, одной из первых студенток Петербургских высших женских курсов. Моя теща ее очень любила и считала ее очень сердечной, но не знаю, насколько обоих Вяземских вообще любили по соседству. Несмотря на то, что они много делали для окрестного населения, оба они были людьми, на первый взгляд, холодными, и притом сразу чувствовалось, что в глубине души они чувствуют себя выше окружающих.

Уже при Николае II, замененный Кочубеем Вяземский, тогда член Гос. Совета, присутствовал при разгоне казаками студенческой манифестации перед Казанским собором, и высказал свое негодование кому-то из руководивших этим разгоном чинов полиции. За это он получил высочайший выговор за «вмешательство» в деятельность полиции, и после этого до смерти уже роли не играл. Два его старших сына погибли в 1917 г. Второй, Дмитрий, работал с 1914 г. в Красном кресте, где обратил на себя внимание своей исключительной храбростью, которая привлекла к себе внимание А. И. Гучкова. Поэтому, когда А.И. стал организовать свой заговор против Николая II, то одним из первых он привлек к нему Дмитрия Вяземского. Когда в первые дни революции прошел слух, что к Петрограду подходят верные царю войска, Гучков поехал ночью налаживать оборону вокзалов и взял с собой Вяземского. На обратном пути их автомобиль не остановился на оклик караульного дозора, который дал выстрел, и Вяземский был убит. Старший его брат Борис, бывший Усманский предводитель дворянства, был убит в Грязях солдатами проходившего эшелона, как «шпион». Шпионства никакого не было, но, несомненно, со стороны Вяземского было незадолго до того проявлено отсутствие гибкости в его отношениях с соседними крестьянами, столь часто вызывавшее в те годы различные эксцессы. В передаче из уст в уста столкновение его с крестьянами стало шпионажем, и погубило его.