Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Из других соседей Охотниковых никого интересного не было. Все это были люди, хотя и богатые, но по природе своей мелкие, иные внешне порядочные, другие жмоты, которых не хвалили: одних за отсутствие в них всякого альтруизма, у других — за их грубость. Впрочем, отмечу рассказы об одном из них (у Охотниковых он не бывал), некоем Бартеневе. Еще около 1890 г., будучи корнетом Лейб-гвардии Гродненского полка, он увлекся известной тогда польской артисткой Висновской, женщиной экзальтированной и возможно, что не вполне нормальной. Она его убедила покончить их любовь совместным самоубийством. Бартенев убил ее, но застрелиться у него не хватило мужества. История эта рассказана Буниным в его повести «Дело корнета Елагина», но Бунин изобразил в ней Бартенева совершенно незаслуженно им идеализированным. В 3-й Государственной Думе со мной были ее членами однополчане Бартенева — П. Крупенский и Лихачев, рассказывавшие мне, что, убив Висновскую, Бартенев явился к Лихачеву, старшему полковнику Грозненского полка, и они вместе с Крупенским, полковым адъютантом, заперли его в одной из комнат офицерского собрания, дав ему заряженный револьвер. Однако и тут у Бартенева не хватило духа покончить с собой. На суде, как позднее рассказывал один из судей, Денисенко, бывший потом председателем суда в Воронеже, Бартенев держал себя без всякого достоинства, и был присужден к каторжным работам. Несмотря на это, почти сразу, по просьбе отца, он был помилован и вернулся в свое имение. Крестьяне его ненавидели, ибо он был из тех помещиков, которые прибегали к кулачной расправе, причем, однако, били ладонью, чтобы не было следов.

Недалеко от Березнеговки было маленькое именьице Шингарева, будущего члена Гос. Думы и тогда земского врача. Сам он, впрочем, в этом имении никогда не бывал, а хозяйничал в нем его дядя. Шингарев был один из немногих культурных людей среди помещиков уезда, большинство которых нигде не доучились. Отмечу среди них еще только семью Катениных, сын которых позднее делал быструю карьеру и был начальником Главного Управления по делам Печати. Человек способный и крайних правых взглядов, он был из тех сравнительно немногих высших чиновников, которые все больше тянули правительство вправо и абсолютно не понимали, как далеко страна от них ушла. После революции он был сперва грузчиком на юге России, затем оказался в эмиграции при деньгах, но ненадолго, и перед смертью торговал спичками на улицах Берлина.

Не раз слышал я разговоры про одно опекунское дело, которое доставляло немало беспокойства моему тестю, как предводителю дворянства, ибо ходили слухи о том, что отец опекаемой девочки, наследницы крупного состояния, был отравлен и что то же угрожало и ей самой со стороны ее родных. Девочка эта росла в атмосфере борьбы за обладание ее состоянием между родней отца, покойной матери и отчима (впрочем, последний был вполне бескорыстным, и просто хотел оградить падчерицу от хищных родных). Когда она выросла, она вышла замуж за известного в Москве, и притом со скверной стороны, Окромчеделова, и вскоре после этого была найдена мертвой, причем, рядом с сундуком, на котором она лежала, была найдена пустая бутылка из-под нашатырного спирта, рот же ее был сильно обожжен. Было ли это самоубийство или убийство, так это и осталось неразгаданным.

Побывав у всех родных жены, мы вернулись в Рамушево, где начали устраиваться, как тогда казалось, на всю жизнь. Ближе ознакомились мы тогда и с имением и со всей его округой. В имении почти каждое дерево стало нам известно, а особенно все рассказы о прошлом. Небольшая лужайка в лесу носила, например, название «Бабьего Покоса», ибо когда-то Аклечеев превратил ее из болота в луг, приказав своим крепостным бабам наносить на него земли. Небольшой насыпной холмик около леса назывался «Денежной Сопкой», ибо приказавший его неизвестно зачем насыпать Аклечеев бросил под него несколько монеток. Все имение было покрыто сетью канав для стока воды, необходимых в нашей местности, где все низины очень быстро заболачивались, но которые в большинстве уже все заплыли. В результате почти весь лес имения почти не выходил из-под воды, а в самом конце его находилось большое болото, тянувшееся, по большей части, по казенной земле, до Полы. В конце моей земли был на болоте островок леса «Малиновый Остров», на который тогда попадали только зимой. Стоило мне, однако, нанять землекопов-демянцев и восстановить в лесу несколько канав, чтобы обсохло и болото, якобы бездонное вокруг «Малинового Острова», и я проходил в него и летом. Вообще, у меня осталось впечатление, что наши старорусские болота значительно разрослись во 2-й половине 19-го века, когда они были заброшены без всякого внимания казенными лесничими. Не поддерживались ими и дороги по этим болотам. Как-то я пошел пешком по одной из этих дорог на ст. Пола навестить Шабельских; вместо 30 верст по почтовому тракту мне пришлось сделать всего 12, но я еле пробрался по средней части этой дороги, когда-то, видимо, прекрасной, да и то не по прогнившим бревнам, а прыгая рядом с ними с кочки на кочку.

Понемногу познакомились мы с нашими соседями-крестьянами. У усадьбы еще со времен крепостного права сохранились особые связи со Старым Рамушевым и с Александровкой, и все работы в имении выполнялись ими. Кое-кто из них работал в имении и постоянно; в числе их был садовник Степан, уже старик. Жил он бедно, ибо любил выпить больше, чем надо. Главной его способностью была его богатая фантазия, делавшая не раз его рассказы забавными: то ему Николай I давал серебряный целковый, чтобы выпить за его здоровье, то парусный корабль, на котором он служил (моряком он, кстати, никогда не был), так разогнался, что еще пролетел три версты по сухопутью, и ветви хлестали Степана по лицу. Постоянно работала в доме Домна Антоновна, хорошая работящая женщина, очень любившая всю семью фон-дер-Вейде и, кажется, перенесшая эту привязанность и на нас. Муж ее, Евстигней Снетков, был тогда одним из немногих местных грамотеев. Постоянной «людской» кухаркой была уже пожилая Прасковья Митрофановна, тщетно пытавшаяся разводить кофе на нашем огороде. Первые годы все хозяйство в нашем доме вела Анефья Васильевна, о которой я уже упоминал, а жена моя больше присматривалась к нему, но уже с самого начала на нее легла обязанность поддерживать мир и спокойствие в доме и усадьбе, нарушавшиеся обычно по вздорным, а подчас и смешным поводом, вроде, например, того, что кто-то обозвал Прасковью развратницей и полькой, что та сочла крайне обидным.

Среди соседних крестьян отмечу старика Ивана Ивановича из Александровки. Несмотря на свои с лишком 80 лет, он всегда шел первым косцом, и часто следующие не могли за ним угнаться. Как-то на покосе его односельчане стали при мне острить на его счет, а он только сердито пофыркивал. Позднее я узнал, что поводом к насмешке было ранение его предыдущей зимой 15-летней девочкой, на невинность которой он покушался. Незадолго перед тем он свалился с крыши, которую полез чинить, но и это на его здоровье не сказалось. Однажды, будучи приглашенным на свадьбу, он у хозяев украл самовар. Словом, этот старик был богатой темой для разговоров во всей округе.