Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Уже несколько лет в печати и общественных собраниях обсуждался тогда вопрос о так называемом «оскудении центра». Первым поднял его способный правый журналист Шарапов, приписывавший его тому, что государственные средства расходовались преимущественно на окраинах и что центр страны оказывался систематически обделенным. До известной степени Шарапов был прав, ибо в центре расходовалось государством меньше, чем с него взималось налогами. Уже западная окраина получала значительно больше, чем вносила в государственное казначейство, а Туркестан и Дальний Восток содержались почти целиком на средства центра. Но констатировать этот факт было легко, а указать способы его устранения было гораздо труднее. Это несоответствие было результатом того, что расходы на оборону, составлявшие тогда, если не ошибаюсь, около 40 % бюджета, производились преимущественно на окраинах; там были расквартирована бóльшая часть войск, там строились для них казармы и прокладывались для них шоссейные дороги и строились бездоходные железные дороги. Изменить это положение было невозможно, а между тем, экономическое положение центра, и особенно его деревни, из года в год ухудшалось. Промышленность развивалась слабо и медленно, и все увеличивающееся сельское население начинало задыхаться на своих надельных землях.

Как я уже говорил, после освобождения крестьян большая часть помещичьих земель перешла в руки мелких землевладельцев, но население центра удвоилось, техника земледелия не улучшилась и, благодаря все увеличивающейся чересполосице, урожайность крестьянских земель скорее падала. Масса населения, оставшаяся на земле, не находила на ней приложения своему труду, и положение его становилось все хуже. Наряду с этим, переселение избытка населения в Сибирь преследовалось, ибо петербургские власти боялись, что последствием его явится уменьшение поступления налогов в Центральной России. Переселение, тем не менее, существовало, но проходило в формах, несомненно, ненормальных и часто завершалось окончательном разорением переселенцев, обманываемых их «ходоками» и местными сибирскими кулаками. Кстати скажу, что общее недоверие крестьян к власти и помещикам также сыграло в те годы весьма отрицательную роль. Как раз в Березняговке мне пришлось быть свидетелем такого случая: группа крестьян оттуда распродала все имущество и направилась в Закавказье, где, по словам их ходока, их ожидало исключительное благополучие. Через год они вернулись совершенно прожившимися, и когда мой тесть спросил их, почему они не посоветовались с ним раньше, они признались, что ходок предупредил их не говорить ничего «барину», чтобы он не перехватил найденную им землю. Переселение шло вслепую, и результаты его были поэтому часто плачевными.

Для обсуждения этих вопросов было созвано «Особое Совещание о сельскохозяйственной промышленности», идея которого принадлежала Витте, и была осуществлена им, несмотря на противодействие Министерства внутренних дел, боявшегося, что образованные по идее Витте комитеты усилят революционное или в лучшем случае противоправительственное движение. Страхи эти оказались напрасными: в нескольких только уездных комитетах был поднят вопрос о необходимости дать стране конституцию, результатом чего было устранение от должности предводителей дворянства, допустивших обсуждение этого вопроса, и лишение одного из них, князя Долгорукова, придворного звания. То есть, через 40 лет повторилось почти буквально то же самое, что я отметил выше по поводу предложения Платонова: политическое мышление Петербурга за эти годы вперед не ушло. Немедленных практических последствий Совещание не имело, но в трудах комитетов было сделано немало указаний, которые были затем сведены воедино, и ряд указаний Совещания, написанных несколькими молодыми тогда, но блестящими чиновниками столицы. (Надо сказать, что Витте умел выбирать своих сотрудников, и, быть может, этому надо приписать ту репутацию большого государственного деятеля, которой он пользовался). Позднее эти указания были широко использованы Столыпиным.

Наше Старорусское совещание прошло очень тихо и неинтересно. Список приглашенных участвовать в нем я составил по совету с Карцовым, и было их больше 40 человек, из коих, однако, кроме земского агронома Филипповича, никто в прениях участия не принимал. В то время много обсуждался в печати вопрос об общине, и я предложил комитету обсудить его. Лично я находился тогда под влиянием народнических взглядов, и высказался в смысле необходимости сохранения общины. Насколько припоминаю, никто мне не возражал, и соответствующее постановление было принято единогласно.

Вскоре после этого я был в Березняговке, где тесть предложил мне поехать в Усмань послушать прения в их сельскохозяйственном комитете. Сознаюсь, что они были гораздо более оживленными, чем у нас в Старой Руссе. Вел их фактически председатель Земской Управы Стерлигов (позднее он был председателем губернской Земской Управы и губернатором), человек правых взглядов, но живой. Однако, по существу, и в Усмани ничего сколько-нибудь нового и интересного высказано не было.

Лето 1902 г. на севере было неблагоприятным для сельского хозяйства, а в особенности пострадавшим оказался Старорусский уезд. Дожди лили, почти не переставая, с июля, и овсы, и льны большею частью не вызрели или сгнили в поле. Своего хлеба крестьянам никогда не хватало, и они покупали его обычно с января, продавая для этого овес и лен, но в этом году их не было, и положение крестьян оказалось очень тяжелым, особенно имея в виду, что из-за недозревания и семян для весеннего посева у них не оказалось. Плохи были и всходы озимых посевов, что предвещало плохой урожай ржи и в 1903 г. Наконец, плохо уродились и овощи, и, в частности, капуста. Все это особенно сказалось на западной части уезда, где хотя и были развиты отхожие промыслы, но не было, как в восточной, лесных заработков. У крестьян западной части имелся зато, как я уже упоминал, большой капитал «пахотных солдат», предназначенный для помощи в неурожайные годы. Поэтому, уже в январе-феврале крестьяне этого района стали составлять приговора о выдаче им ссуд из этого капитала.

К несчастью, земский начальник 5-го участка, в который входили наиболее пострадавшие волости, Д. А. Чириков — молодой человек с высшим образованием, очень милый, в общем, и порядочный — уже с 1902 г. стал пить больше, чем надо, и как раз в начале 1903 г. начал запускать дела. В середине марта до меня дошли жалобы, что у него задержались все приговора о ссудах. И, действительно, когда я поехал на станцию Волот, где была камера этого земского начальника, то его делопроизводитель показал мне целый ящик комода с этими приговорами (надо сказать, что по новому закону, кажется 1902 года, продовольственное дело из ведения земств было передано в крестьянские учреждения). Надо было действовать быстро, ибо во всех приговорах испрашивались семенные ссуды, а на месте ни овса, ни льна подходящего не было — весь он был не всхожий. Значит, приходилось закупать эти семена вне уезда, и доставлять их на место к началу сева, т. е. к началу мая. В распоряжении нашем было, следовательно, всего 6 недель. Операция эта была проведена удачно: для закупки овса в Поволжье были командированы два земских начальника и два члена земской управы. Овес был куплен ими хороший и недорого, и доставлен на место был своевременно; семена льна поставил Ванюков, с которым тоже не было недоразумений, и крестьяне были ими довольны. Однако при расчете за них произошел спор: никто в точности не знал, какая должна быть нормальная всхожесть льна. Поэтому в контракте о нем мы включили нормальную всхожесть зерновых хлебов — 95 %. На деле Ванюковский лен дал всхожесть, если не ошибаюсь, на 28 % меньшую. Я предложил Съезду сделать с покупной цены пропорциональную скидку, но Ванюков доказывал, что лен никогда не дает всхожесть в 95 %, и большинство Съезда с ним согласилось, почему скидка была сделана значительно меньшая.