Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

С политикой Бобрикова я был знаком в общих чертах, и она казалась мне правильной, почему я и принял предложение Шабельского. Вскоре после этого он передал мне приглашение приехать к Бобрикову в его имение Боровичского уезда, где и решился вопрос о моем назначении чиновником особых поручений к генерал-губернатору (должности при нем могли быть замещаемы и русскими). Было решено, что я перейду туда на службу в октябре-ноябре, а пока я вернулся в Рамушево, где в конце августа у нас родился сынишка Леонтий. Во всех отношениях он оказался прелестным ребенком, но когда моя мать его увидела в первый раз, она почему-то решила, что он очень хрупок и, увы, она оказалась права.

В конце октября началась моя недолгая финляндская служба. Еще до приезда в Гельсингфорс я знал, что мне будет отведена за плату квартира в казенном доме, купленном специально для русских чиновников и военных. Выяснив, чтó нам там понадобится, и все наладив, я перевез туда семью и стал знакомиться с обстановкой; причем уже немного подучившись шведскому языку, мы стали с женой совершенствоваться в нем (финскому я начал учиться несколько позднее).

В центре Гельсингфорской жизни стоял естественно Н. И. Бобриков. О нем немало писали, и бóльшей частью отзывались о нем отрицательно, хотя во многом с его критиками я согласиться не могу. Сын военного врача, Бобриков был человеком, в сущности, простым; свою карьеру он сделал сам без всякой протекции, и к петербургскому обществу, среди которого он прослужил бóльшую часть своей жизни, особого уважения, видимо, не питал. Манера держаться у него была своеобразная: с подчиненными и низшими он был вежлив и даже заботлив, но с равными и даже высшими он всегда старался показать свою независимость, и это часто получало характер грубости. В итоге, в Петербурге его не любили, чему помогло и то, что за долгую его службу начальником штаба Петербургского Военного Округа при великом князе Владимире Александровиче, все приятное исходило от великого князя, а во всех нагоняях винили Бобрикова (в чем, быть может, и были правы). Несомненными качествами Бобрикова были его независимость, ум и редкая трудоспособность. Мне пришлось позднее читать ему мои статьи для «Финляндской газеты», в которые он вносил редакционные поправки, одновременно с этим он диктовал деловые письма и вмешивался от времени до времени в разговор жены с кем-либо из его адъютантов. Работал он сам с раннего утра и до позднего вечера, и умел заставлять работать и вокруг себя (кстати, в умственном и образовательном отношении подбор им сотрудников был прекрасный).

Нельзя, однако, отрицать, что у Бобрикова была некоторая рутинность: около 1870 г. он был начальником штаба 22-й дивизии в Новгороде, и старшим адъютантом у него был Скобелев, о котором, как мне говорили новгородские старожилы, он был весьма отрицательного мнения, как об офицере, из которого ничего не выйдет. Был у Бобрикова и другой большой недостаток. Вырос он еще в Николаевской военной школе, и все его мышление было той эпохи. В Финляндию он попал для того, чтобы провести изменения в Уставе о воинской повинности, но здесь ему пришлось столкнуться с весьма сложным юридическим вопросом об отношениях между Финляндией и Империей, и он оказался по всему своему мышлению неспособным распутать его, а попытался его разрубить, что ему и не удалось.

Сейчас это вопрос безвозвратного прошлого, и о нем, казалось бы, можно судить более спокойно, однако, и в настоящее время о нем судят крайне односторонне, а тогда тем более средних мнений не существовало. В пору, когда состоялось назначение Бобрикова, в России по финляндскому вопросу имелись только уже упомянутые мною книги Ордина, стоявшего на той точке зрения, что Александр II не дал того, что ныне называется конституцией; с другой стороны, в Финляндии уже в 1839 г. приват-доцентом Арвидсоном было высказано мнение, что она отдельное государство, лишь персонально связанное с Россией. Когда Александр II впервые после 1809 г. созвал в 1863 г. финляндский Сейм, эта точка зрения получила в нем преобладание благодаря профессорам-юристам Германсону и особенно Мехелину, и когда в 70-х годах вырабатывался финляндский Устав о воинской повинности, то Мехелин ее и провел в нем.

Говорили потом, что проект этого Устава был послан на заключение военного министра Милютина во время турецкой войны с исключением из него статьи, дающей ему конституционный характер и даже, наоборот, с указанием, что могущие оказаться в нем второстепенные недостатки могут быть позднее устранены. Письмо это никогда опубликовано не было, но, по-видимому, существовало; Милютин против Устава не протестовал, и он стал законом. Та к как, однако, финляндское войско по нему предназначалось только для защиты самой Финляндии, то военное министерство уже давно стало против этих ограничений протестовать. К военному вопросу понемногу присоединились и другие разногласия. В опубликованном в 1889 г. Уголовном Уложении была первоначально проведена та же точка зрения на Империю, как на отдельные государства, но затем его введение было приостановлено и соответствующие статьи были из него исключены, вследствие протестов русских профессоров уголовного права.

Однако попытки провести через Сейм изменения Устава о воинской повинности не удались, и тогда в Гельсингфорс был назначен Бобриков. Он всецело стал на точку зрения Ордина и, когда Сейм отклонил предложенные изменения, то настоял на проведении закона об общеимперском с Финляндией законодательстве. В Гос. Совете этот закон собрал только меньшинство голосов, но и Николай II не согласился с мнением большинства. Все позднейшее явилось более или менее логическим последствием этого первого столкновения, причем с обеих сторон было часто проявлено больше упрямства, чем рассудительности. Со стороны Бобрикова, в частности, его непонимание или нежелание понять, что финляндцы будут до конца держаться за свои конституционные права, конечно немало обострило положение, но и с финляндской стороны не могли понять, что поскольку между Империей и Финляндией существует государственная связь, довольно неопределенного характера, уточнение ее подчас с преимуществами в пользу Финляндии, вызовет всегда противодействие с русской стороны.

Е. И. Бобрикова, жена генерала, была женщина выдержанная и тактичная и во многом помогала мужу. Они были очень гостеприимны, и каждый день у них бывали обеды для различных групп местного общества. Сам Бобриков не пил, но все его гости должны были пить, причем дамам вино наливалось наравне с мужчинами, их соседями по столу. Если же они его не пили, то это составляло дополнительную нагрузку их кавалеров. Не раз бывало поэтому, что кое-кто из мужчин выпивал лишнее, но Бобриков на это не претендовал.