Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Первый вопрос Николая II, когда я вошел в его кабинет, был: «Это ваши братья в Преображенском и Конном полках?» — «Так точно, и третий в Лейб-гусарах». После этого Государь молча смотрел на меня, и тогда, вопреки церемониалу, по которому надо было ожидать вопросов Государя, я стал рассказывать ему про пребывание этого брата в Японии и Порт-Артуре. «Ах, это интересно, а мне никто про это не говорил». Продолжение разговора было бесцветно, и я его не помню; все позднейшие мои разговоры с Николаем II тоже были малоинтересными (обычно повторялись, впрочем, вопросы о братьях).

Многие из новых чинов двора представлялись почти всем членам царской семьи, но я представился еще только молодой Государыне. Опять же разговор наш интересного ничего не представлял, но позже я убедился, что она, если пожелает, умеет живо говорить. Было это весной 1916 г., когда я был Главноуполномоченным Красного Креста. В один из моих приездов в Петербург мой сочлен по Главному Управлению Ордин мне передал, что Государыня желает меня видеть. Через два дня она меня приняла в Царском Селе. Вид у нее был вполне простой, не напряженный, как на больших приемах, одета она была, как всегда, в широком, отнюдь не модном, платье, и с места разговор, продолжавшийся около 40 минут, шел без перерыва. Говорили мы о войне, о работе Красного Креста и ее Комитетах, и она была, несомненно, в курсе дела. Какая была цель моего вызова я, однако, так и не узнал, ибо о более общих вопросах она меня ни разу не спросила, хотя о моей работе, как члена Гос. Думы, и знала.

Александру Федоровну не любили и, несомненно, многие ошибки мужа надлежит приписать ее настояниям. Мой разговор с нею в 1916 г. показал мне, что она женщина была, безусловно, не глупая, и поэтому для меня и до сих пор остается психологической загадкой все ее поведение в 1915–1917 годах, несомненно, немало способствовавшее революции. Выросши в Германии и Англии, в семьях, привыкших к конституционному образу правления и к необходимости считаться с волею народа, она, приняв православие, усвоила себе и все крайности того политического учения, которое тогда разделялось следом за Победоносцевым и громадным большинством наших иерархов. По-видимому, к ней перешел, как и к ее сестре, великой княгине Елизавете Федоровне, тот мистицизм, которым отличалась и ее мать, разошедшаяся даже с мужем на почве увлечения религиозными учениями какого-то протестантского пастора, но у нее этот мистицизм получил какой-то политически примитивный характер. Прекрасная жена и мать, она, не будь Государыней, вероятно, пользовалась бы уважением и, быть может, любовью всех окружающих. Но на троне ее роль оказалась плачевной, особенно когда неизлечимая наследственная, переданная ею сыну болезнь, сделала ее послушной поклонницей сперва Филиппа, а позднее особенно Распутина. Удивляет в этом, впрочем, более всего то, что, будучи воспитаны в малорелигиозном, в сущности, протестантизме, обе сестры стали такими ревностными православными.

Старой императрице Марии Федоровне я тогда не представлялся, и только осенью 1914 г. был у нее с докладом о работе Красного Креста на фронте. Мягкая, приветливая женщина, она пользовалась симпатией всех ее окружавших, но даже в Красном Кресте, покровительницей коего она была, роли не играла, а тем паче не вмешивалась в политику.

Не играли роли и большинство великих князей, однако, все они занимали высокие посты. Некоторые из них были хорошими специалистами, например, Николай Николаевич кавалеристом и Сергей Михайлович — артиллеристом, но позднее в Гос. Думе Гучков правильно указал, что, будучи людьми по существу безответственными, они подчас служили бессознательно ширмой, за которой таилась бездеятельность, а подчас и нечестность. Например, ни Алексея Александровича в 1904 г., ни Сергея Михайловича в 1914 г. я, безусловно, не подозреваю в злоупотреблениях, но что разные аферисты пытались обделывать дела через их возлюбленных, в первом случае — французскую актрису Балетту, а во втором — Кшесинскую, у меня сомнений нет.

Хорошим и мягким человеком и талантливым поэтом (К.Р.) был Константин Константинович, но как администратор он был бесцветен. Талантливым историком был Николай Михайлович, но, наоборот, морально его ставили очень невысоко. От его товарищей по полку я слышал, что ему доставляло удовольствие ссорить их одного с другим и, например, рассказывали, что он довел Арсения Карагеоргиевича до дуэли с Александровским. Та к как товарищи знали, что Карагеоргиевич великолепный стрелок, то они взяли с него слово, что он только легко ранит противника. И действительно, тот получил пулю в ногу. Несмотря на его великокняжеское достоинство, однополчане, в конце концов, якобы неофициально предложили Николаю Михайловичу уйти из полка, и он затем продолжал свою службу на Кавказе.

Сыновья Михаила Николаевича вообще считались наиболее способными в царской семье, но любовью никто из них не пользовался. По-видимому, морально они пошли в мать, красивую, умную, но тоже не любимую женщину. В обществе отзывались о великой княгине Ольге Федоровне плохо и определенно говорили, что когда ее муж — Михаил Николаевич был наместником на Кавказе, то она брала взятки там через посредство помощника наместника князя Святополк-Мирского.

Михаил Николаевич считался самым умным из сыновей Николая I, и мне не раз приходилось слышать от старых членов Гос. Совета, что он был очень дельным председателем этого учреждения; наоборот, об уме Николая Николаевича-старшего отзывались большей частью иронически, к женам его сыновей, дочерям Николая Черногорского, отношение было почему-то сряду враждебное, и позднее, когда стало известно, что через них к Государыне приблизились и Филипп, и Распутин, эта враждебность только усилилась.

Совершенно отрицательным было отношение к двум старшим сыновьям Владимира Александровича — Борису и Кириллу (будущему «императору» эмиграции). В сущности, они были люди безвредные, но не умные и слабовольные. Борису с основанием ставили в укор выходки под влиянием алкоголя и особенно его добрых приятелей вроде, например, того, что, раздев в отдельном кабинете ресторана «Медведь» какую-то девицу легкого поведения, они с компанией выпустили ее голую в общий зал. Или того, что поздно ночью он по телефону поднял из кровати Победоносцева, чтобы справиться о его здоровье (за что и получил нагоняй от Николая II). В эмиграции, уже женатый, он был под влиянием жены и вел вполне степенный образ жизни. Кирилл, женившийся еще до войны на своей двоюродной сестре, английской принцессе Виктории, разведенной им с принцем Гессенским, братом Александры Федоровны, остепенился еще раньше. Эта принцесса, не менее властная, чем ее сестра, румынская королева Мария, взяла его вполне в руки, и ей приписывали объявление им себя в эмиграции императором.