Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

Спартанцы и их уникальное общество занимают центральное положение в утопической традиции. Но слово «утопия», как было прекрасно известно его изобретателю Томасу Мору, формально двусмысленно. В зависимости от того, какой смысл вкладывается в префикс «у», оно может значить либо «не-место» ( outopia ), либо «благое место» ( eutopia ). По-видимому, вести из спартанского Ниоткуда не всегда приятны. В редакционной статье издания Times Higher Education Supplement , освещавшего мою предыдущую книгу и телевизионный сериал «Спартанцы», говорится следующее: «Они швыряли младенцев с обрыва и ежегодно отбраковывали свою рабочую силу. Историк Пол Картледж полагает, что мы могли бы кое-чему поучиться у этих спартанцев». Тем не менее мне все же хотелось бы думать и хотелось бы, чтобы и мои читатели думали, что eutopia , вдохновленная Фермопилами, не такое уж плохое место на земле, в котором можно оказаться, — за исключением, конечно, незащищенности младенцев и эксплуатации илотов.

Во всяком случае, эхо древнего идеала, заключенного в мифе о Фермопилах, слышно еще и сегодня: концепция того, что существуют идеалы, за которые стоит умереть, а также жить. Однако этот миф может стать обоюдоострым мечом. Например, используемый некоторыми бомбистами-самоубийцами, он представляется мне совершенно отвратительным, как бы ни было справедливо их дело. Однако будучи развит в направлении, взятом спартанцами и их основателем-законодателем Ликургом, он способен породить идеалы общинного сотрудничества и самопожертвования, достойные почетного титула ( e ) utopia .

В силу традиции и по справедливости Спарта не считается колыбелью высокой культуры. Но думаю, нет ни парадокса, ни иронии в том, что в 1965 году будущий Нобелевский лауреат по литературе Уильям Голдинг писал после посещения Горячих ворот:

Немного Леонида заключено в том факте, что я могу пойти, куда захочу, и писать, что захочу. Он сделал свой вклад в то, что мы свободны.

Это умозаключение достойно того, чтобы его вспомнить, созерцая памятники Фермопилам, доступные сегодня в Греции и других местах.

В первом веке до Р.Х. Цицерон назвал Геродота «Отцом истории». Он был известен также под менее лестным прозвищем «Отца лжи». Он писал, по очаровательному выражению Эдварда Гиббона, иногда для школьников, а иногда для философов. Иными словами, он рассказывал потрясающее вранье, самые немыслимые из немыслимых историй, но также самым серьезным образом глубоко проникал под поверхность событий, поднимая важнейшие исторические вопросы и затрагивая человеческие универсалии философии. Не последнее место среди основных его тем принадлежит отношениям между земным миром простых смертных и непроницаемо неопределенной сферой бессмертных и богов. Один из его излюбленных персонажей, Солон Афинский, заявляет: «Все произвольно» (Геродот 1.30). Другой персонаж, бывший царь Лидии Крез, уподобляет путь человеческой эволюции вращению гигантского колеса (1.207). С любой точки зрения лучшая стратегия для людей — принять позицию обдуманной осторожности. Государственные мужи и политики должны помнить в первую очередь, что великие города, государства и империи некогда были малыми, и действовать исходя из допущения, что ныне великие, они однажды неизбежно станут опять малыми (1.5).

Одну проблему Геродот полностью разделял с другим основным греческим письменным источником о Фермопилах — поэтом Симонидом. Их общей заботой было сохранение славы великих свершений для блага потомков. В этом отношении, как и в прочих, оба были в конечном счете в долгу перед новаторским примером Гомера. Некий древний литературный критик удачно назвал Геродота «самым гомерическим». В частности, Геродот унаследовал заинтересованность Гомера в воспроизведении ауры аутентичности и приверженности истине, даже — и в особенности — когда предмет изложения был столь откровенно вымышленным, как рассказ в « Одиссее » о нецивилизованных тварях, называемых циклопами («круглоглазыми», поскольку у них был один круглый глаз в середине лба).

Геродот начинает свое изложение результатов исследования (стандартное значение греческого historia , или в ионийском диалекте historiê ) гомерическим заявлением о том, что его целью является сохранение от «забвения великих и удивления достойных деяний, как эллинов, так и негреческих варваров» (имея в виду прежде всего персов). Однако некоторые более поздние греческие авторы, в частности, биограф-моралист и эссеист Плутарх считал, что Геродот слишком преуспел в сохранении славы варварских противников своих предков, и утверждал, что он не был столь же щедр в отношении собратьев-греков. Плутарх, как беотиец из Херонеи, был особенно разгневан тем, что он счел злонамеренным изображением его собратьев-фиванцев поголовными сторонниками персов. Но, полагаю, Плутарх перестарался с протестами. Тог факт, что он мог унизиться до того, что незаслуженно заклеймил Геродота philobarbaros (грубо говоря, «варваролюбом»), говорит о том, что Геродот был выше простого изложения официальной прогреческой истории.

Иногда говорят, что ему следовало бы уступить титул «Отца истории» анонимным авторам библейских книг Царств и Паралипоменон. Однако это значит путать простое изложение возможно точных исторических фактов с собственно историей. Ибо, помимо должного сохранения славы, в своем prooimion , или предисловии, Геродот заявляет об общей задаче, более оригинальной и «научной»: а именно об аitiê , что может означать либо «причину», «объяснение», либо признание ответственности. Геродот сказал, что он особо заинтересован в раскрытии аitiê через historiê — на основании чего и ради чего эллины и варвары сражались в Греко-персидских войнах. Поскольку он, по существу, не был особо заинтересован в восхвалении или моральном осуждении целых обществ, по-видимому, предпочтительнее допустить, что в своем программном предисловии он имел в виду «причину» и «ответственность». Однако его изначальная читательская аудитория, воспитанная на трагической драме, должна была подразумевать неизбежную связь между причиной, ответственностью, виной и осуждением.

Первоначально слово historia означало «исследование», «изыскание» — значение, сохранившееся в выражении «естественная история» (исследование природы). Но для Геродота это был научный термин; демонстративно используя его в своем предисловии, он подчеркивал новый способ видения, чувствования и, прежде всего, мышления. С другой стороны, обращает на себя внимание тот факт, что Фукидид, самый значительный преемник Геродота, вообще не пользовался словом historia . Почему? Потому что, в соответствии со специфически греческим модусом межличностного поведения, Фукидид рассматривал себя соперником Геродота и не желал давать ни малейшего намека на то, что оба они занимаются одним и тем же делом. От был занят соревнованием ( agôn ) за первенство, и ставкой был вожделенный титул первооткрывателя ( prôtos euritês ).