Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

«…Вы оставили на Пашу впечатление отвратительное», – говорится в письме. В вину Родевичу вменяется многое. И то, что, растратив доверенные ему средства, он несколько дней морил мальчика голодом и отсылал его «кормиться куда угодно». И то, что заставлял его закладывать вещи. И то, что Паша был посылаем со статьями Родевича по разным редакциям – с условием, «что если он добудет из редакций деньги, то тогда может взять себе на обед». И то, наконец, что просвещённый наставник вздумал носить его, Достоевского, рубашки, по причине чего между учителем и учимым разгорелся «грязный спор». Паша принуждён был благородно напомнить, «что нельзя обходиться легкомысленно с чужой собственностью», и даже стал запирать от бесцеремонного похитителя ящики с отцовским бельем. Но более всего Достоевского коробит то обстоятельство, что Родевич своим поведением подавал воспитуемому очень дурной пример. «Едва я уехал, пошло полное, грязное безобразие. <���…> Какой грязный цинизм вливали Вы в молодую душу…»

Обо всех этих безобразиях Достоевский узнаёт, очевидно, с большим опозданием: его письмо написано спустя год после событий. Паша «по неопытности» показал отчиму «наглое письмо» своего бывшего учителя – что и вызвало негодующий ответ. Известно, что во время отсутствия Достоевского в Петербурге Родевич изредка сообщал ему, как идут дела. Письма эти утрачены, но, как можно догадаться, они не содержали тех подробностей, которые так возмутили адресата по приезде. Вскоре корреспондент Достоевского получил направление в Виленскую гимназию, где должен был продолжать свои педагогические труды.

Печатаясь во «Времени», Родевич позиционировал себя в качестве убежденного прогрессиста. Будучи сыном провинциального священника, он без труда усвоил журнальную фразеологию «эпохи гласности». «…Вы писали модные статейки на модные темы, – говорит Достоевский, – и хоть статейки Ваши ровно ничего о Вас самих не доказывали, но, по крайней мере, можно было верить в Вашу искренность и честность» (этот текст в оригинале зачёркнут). Но увы. Оказывается, что и в молодом поколении существует «бездна шарлатанов и негодяев» (зачёркнуто), полагающих, что «за модную, мундирную фразу им простятся всякие безобразия». Мотив для Достоевского не случайный. Недаром замечено, что нравственные черты Родевича могли сказаться в образе семинариста-«нигилиста» Ракитина из «Братьев Карамазовых» [1006].

Существует мнение, что конфликт между Достоевским и Родевичем в значительной мере был вызван «отрицательными свойствами посредника между ними», т. е. Паши Исаева [1007]. Но, кажется, Паша не столь изощрён, чтобы намеренно затевать интригу. По простоте душевной он сообщает отчиму такие подробности, какие обычно молодые люди не спешат доверить родителям.

«…Когда Вы, – пишет Достоевский Родевичу, – начали водить к себе на квартиру девок и взманили этим Пашу завести себе тоже девку, Вы вступили с ним в препинанье о том, что Вы имеете право водить б<->й, а он как воспитанник не имеет!» Вот, оказывается, куда шли отцовские деньги, предназначенные совсем для иного употребления! Меж тем «препинанье», о котором говорится в письме, можно истолковать и в пользу Родевича: выясняется, что педагог не столько подталкивал юного Пашу в пучину разврата, сколько пытался доказать своё исключительное право предаваться последнему. Кстати, в статьях Родевича во «Времени» среди других современных тем затрагивалась и проблема проституции – с сочувственным подходом к служительницам порока и оправданием их занятий общими тяготами социальной жизни.

Интересно, что в первом, более пространном варианте письма (беловик его неизвестен, до нас дошли только черновики) Достоевский находит уместным оправдываться. Причём делает это достаточно наивно. «И что Вы написали Паше в Вашей записке, которую имели наглость препоручить передать мне? Я подслушиваю у дверей? У каких? Когда? Зачем? И где Вы это видели?» Защищаясь от клеветы, он даже согласен воззвать к широкой общественности: «Много людей честных меня знают лично и знают, способен ли я подслушивать». Не удовлетворясь этой патетической ссылкой, Достоевский вступает на довольно зыбкую почву – пытается растолковать оппоненту некоторые, как ему, Достоевскому, кажется, извиняющие его подробности: «Вы упрекаете меня раздражительностью. Я слишком хорошо знаю сам, милостивый государь, больные, дурные и даже некоторые смешные стороны моего характера. <���…> Если я и раздражителен (что в себе нисколько не оправдываю), то я не обидлив, я сумею загладить неловкость и обиду, и человек не мучится от меня, потому что видит, что это только наружность, внешность, а зла нет» [1008]. И заканчивает этот бесподобный пассаж следующим простодушным призывом: «Очень много людей кончали тем, что любили меня, чего и Вам желаю».

К счастью, вовремя сработало писательское (или редакторское) чутье: во втором, кратком варианте письма все эти психологические интимности совершенно отсутствуют.

Как бы то ни было, юный Павел Исаев неизменно находится в поле зрения отчима. Он – предмет его неусыпных забот и волнений. «Думаю я об тебе много, Паша, – пишет Достоевский пасынку 16 (28) августа 1863 г., по приезде в Париж и сразу после сокрушившего его объяснения с Сусловой (тогда, когда вдруг, как уже говорилось, вспоминается собственная семья!). – Держал ли ты экзамен (к которому его, очевидно, и готовил Родевич. – И. В. ) и что выдержал? Со страхом буду ждать от тебя известия» [1009].

Страхи эти, как правило, оказывались не напрасными: знаниями Паша не блистал.

В тот же день, 28 августа, Достоевский пишет брату Николаю: «Был ли у тебя Паша и не слыхал ли ты об нём чего, Коля, то есть о том, как он себя держит без меня и чем занимается? Что услышишь, напиши мне откровенно. Боюсь я, что он избалуется без меня» [1010]. «Избалуется» – это совсем иное, чем «умно балуем» в детстве, как некогда с умилением писала о том сестре Варваре Мария Дмитриевна. Отчим опасается, что без его догляда в подростке возобладают дурные наклонности. Тем более что на квартире, снимаемой Достоевским, мальчик в отсутствие хозяина предоставлен сам себе, а предполагаемая опёка Родевича, как мы убедились, весьма своеобычна. «Да наставляйте, голубчик, Пашу, – пишет он свояченице, В. Д. Констант. – Напишите, что говорит о нём Родевич, если что услышите. Беспокоит меня Паша ужасно» [1011].

Между тем ещё жива мать отрока, Марья Дмитриевна. Но поскольку Петербург не самое лучшее место для чахоточных больных, она отправлена во Владимир (который, впрочем, тоже не Ялта). И жить М. Д. Исаевой (во втором браке – Достоевской) остаётся менее года.

Точнее – до будущей весны.