Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Осенью 1863 г. Достоевский перевозит жену из Владимира в Москву и помещает вблизи семейства сестры Веры Михайловны, чей муж, доктор А. П. Иванов, будет наблюдать больную. Автор «Белых ночей» – старый москвич: на время он вновь переселяется из Петербурга в первопрестольную. Он останется с женой до последнего дня.

В самом конце года Достоевский везёт 16-летнего Пашу к умирающей матери. Однако вскоре сын высылается обратно в Петербург – «несколько раньше, чем, может быть, сам рассчитывал». В письме к В. Д. Констант Достоевский так объясняет причины высылки: «Он не произвёл здесь того эффекта, на который, видимо, надеялся. Случилось то, что я предвидел и ему предсказывал, а именно: он был довольно несносен Марье Дмитриевне. Легкомыслен он чрезвычайно, и, разумеется, неуменье вести себя с очень больною Марьей Дмитриевной ( при всех его стараниях ) тому причиною». Мать, давно не видавшая единственного сына, отнюдь не пытается удержать его подле себя. «Впрочем, – добавляет Достоевский, – Марья Дмитриевна от болезни стала раздражительна до последней степени. Ей несравненно хуже, чем как было в ноябре, так что я серьёзно опасаюсь за весну. Жалко её мне ужасно, и вообще, жизнь моя здесь не красна. Но, кажется, я необходим для неё и потому остаюсь» [1012].

Он остаётся, потому что – необходим. Но необходим он и брату Михаилу Михайловичу, который в Петербурге бьётся за разрешение нового журнала взамен запрещённого «Времени» и для которого присутствие, а главное, сотрудничество младшего брата бесценно. И младший брат понимает это. Он пишет для «Эпохи» «Записки из подполья» – повесть по замыслу и исполнению совершенно небывалую, не подозревая при этом, что производит геологический переворот во всей мировой словесности. Меж тем рядом умирает жена – «умирает буквально». Но необходим он и Паше, которого не в силах перенести родная мать и который невесть чем занимается в Петербурге. «Ради Бога, голубчик, Варвара Дмитриевна, хоть очень изредка , нисколько не утруждая себя, наблюдайте отчасти с Пашей. Денег ему выдано столько, сколько надо, и, я думаю, он нуждаться не будет. Но если я запоздаю, то не оставьте его» [1013].

«Не оставьте его» – вот лейтмотив его просьб к петербургским родным и знакомым. Разрываясь между Москвой и Петербургом, между умирающей Марьей Дмитриевной и возрождающейся на развалинах «Времени» «Эпохой», он чувствует себя ответственным за семью, которая, собственно, тоже пребывает в руинах. «Не слыхал ли чего о Паше? – вопрошает он брата Михаила Михайловича. – Кроме одного письма – ничего не написал, а я велел каждую неделю. Что с ним делается, как он живет? Ради Бога, урвись как-нибудь или поговорить с ним, или пошли к нему на квартиру, что там делается? Это негодяй какой-то!» [1014]Он пытается управлять судьбой пасынка на расстоянии – при помощи брата, Родевича, Варвары Дмитриевны и др. С самим же предметом своих забот он строг или, по крайней мере, желает выглядеть таковым.

Он жёстко выговаривает Паше за то, что, взяв для передачи Михаилу Михайловичу довольно значительную сумму – 545 рублей, – тот «не почёл за нужное» уведомить его, Достоевского, об исполнении этой деликатной комиссии (небрежность тем более непростительная, что деньги эти – часть долга, взятого у Литературного фонда для поездки за границу). Он говорит, что Паша был обязан немедленно известить его, потому что «об деньгах нельзя не уведомлять», что это невежливо и т. д. Он требует, чтобы Паша не ленился, не манкировал своими корреспондентскими обязанностями, а подробно описывал всё, что происходит с ним в его самостоятельной жизни. «Письма пиши аккуратно каждую неделю. Не то будет худо, Паша» [1015].

Отцовство даёт ему право на подобный взыскательный тон. И он не пренебрегает этим педагогическим средством. «Ты не только дурной сын, с скверным, ехидным сердцем (о здоровье матери хоть бы осведомился, по крайней мере) – но ты просто глуп. Воображаю, как ты ведёшь себя в Петербурге. Я строго спрошу по приезде, будь уверен». И как решающий довод – грозное вопрошение (скорее, правда, риторического характера):

…Можно ли обходиться с тобой как с порядочным человеком?

Судя по всему, эти иеремиады не очень-то устрашают адресата. Во-первых, он к ним, по-видимому, привык. А во-вторых, хорошо зная своего корреспондента, помнит об его отходчивости. И вполне может счесть эти эпистолярные наставления – ритуальным родительским «наездом», где нельзя обойтись без морализаторского брюзжания. «До свидания, Паша, учись и занимайся. Не таскайся и не привыкай к подлой праздности. Кто ничего не хочет делать, тому одна дорога смолоду: быть ш<���е>напаном [1016]и подлецом. И не хочешь, так поневоле сделаешься. Надеюсь, что ты не пойдёшь по этой дороге» [1017]. При всём при том заключительная формула письма «Тебе всей душою преданный Ф. Достоевский» призвана смягчить «ехидное сердце» адресата.

Кстати, апелляция к сердцу – вовсе не риторическая фигура. В «системе доказательств» Достоевского сердце – это решающий аргумент: «Хоть бы эта мысль, что ты, может быть, скоро осиротеешь, удержала тебя хоть сколько-нибудь от ветрености и заставила бы серьёзно смотреть на жизнь. Я всё до сих пор стоял за то, что у тебя сердце есть доброе. Если уж этого не будет, так куда ж ты будешь годиться?» [1018]

Впрочем, такие ламентации – исключительно для внутреннего употребления. В характеристиках же, предназначаемых для третьих лиц, Достоевский ни разу не упрекнёт пасынка в ехидстве, жестокосердии (и тем более в «злобном и скверном характере», как это делает Любовь Фёдоровна). Напротив, выставляются наиболее привлекательные черты.

«Он хоть и шалун, но честен, – пишет Достоевский брату Михаилу Михайловичу весной 1864 г., т. е. примерно в то же время, когда Паше адресуются приведённые выше ругательные эпитеты. – Я это знаю и за это отвечаю» [1019]. И о том же будет сказано спустя годы в адресованном Каткову драматическом послании, речь о котором впереди.

В конце марта 1864 г. становится очевидно, что дни Марьи Дмитриевны сочтены. Достоевский понимает, что сыну надо проститься с матерью («он, пожалуй, будет ещё потом меня упрекать за то, что я его не выписал в Москву…»). Но тонкость ситуации заключается в том, что Марья Дмитриевна вовсе не рвётся увидеться с сыном и согласна призвать его только тогда, «когда почувствует, что умирает, чтоб благословить». Между тем она строит планы относительно летней жизни на даче, и напоминать ей о Паше в высшей степени рискованно. «Она ужасно мнительна, сейчас испугается и скажет: “Значит, я очень слаба и умираю”. Чего же мучить её в последние, может быть, часы её жизни?» Не хочет он мучить и Пашу, прося брата не пугать юношу, готовя его к неизбежной развязке («хотя его, кажется, не испугаешь») [1020].