Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

У Эмилии Фёдоровны есть старший сын Федя – Фёдор Михайлович-младший, как его называют в семье. «…Но не жестоко ли и не грубо ли с моей стороны, – восклицает Достоевский, – надеяться и взвалить всю заботу о семействе на бедного молодого человека, который слишком молод (ему, между прочим, 25 лет. – И. В. ), слишком бьётся, чтоб прокормить их, и, уж конечно, может потерять терпение, а это ведёт на дурную дорогу. Очень, очень может привести. Чем-нибудь помочь я должен и обязан» [1040].

Слова о дурной дороге произнесены не случайно.

Говоря о племяннике Феде, Достоевский тут же вспоминает и Пашу. В пользу последнего приводится один совершенно изумительный аргумент: «…невозможно молодому мальчику, несовершеннолетнему, жить своим трудом, это невозможно, нелепо и грубо с моей стороны. Жестоко».

Почему нигде не трудящийся и не обременённый учением 20-летний Павел Исаев не может заработать себе на хлеб – этот вопрос даже не обсуждается. Достоевский с горестью берёт на себя будущую вину за возможное приобщение юноши к общеполезному труду. Это он, жестокосердый отчим, не в состоянии обеспечить пасынку вольную и безбедную жизнь. Что, в свою очередь, может привести его на край пропасти: «Это значит толкать его на погибель; не вытерпит. А мне его Марья Дмитриевна завещала, последняя просьба её» [1041]. «Последнюю просьбу» он склонен толковать в самом расширительном смысле.

И Паша, и Фёдор Михайлович-младший – самые близкие ему люди, если иметь в виду молодое – мужское – поколение семьи. Он, кстати, крёстный отец своего полного тёзки.

В отношении Феди у писателя те же сокрушения, что и по адресу Паши. «Необразование ужасно гибельная вещь для Феди (консерватория, которую тот только что оставил, чтобы помогать семье, по-видимому, котируется у Достоевского не слишком высоко. – И. В. ). Конечно, ему скучно жить; при образовании и взгляд его был бы другой и самая тоска его была бы другая. Эта скука и тоска его, конечно, признак хорошей натуры, но в то же время может быть для него и гибельна, доведя его до какого-нибудь дурного дела; вот этого я боюсь за него» [1042].

Одни и те же грозящие обоим юношам беды мнятся ему, когда речь заходит о пасынке и племяннике, людях в общем-то одного поколения. Он страшится, что в силу собственной необразованности они будут лишены высших стремлений и невольно сделаются жертвами погибельных страстей. Все эти весьма расплывчатые намёки мгновенно наполняются смыслом, когда он вдруг приводит примеры.

Обсуждая с Майковым Пашину неустроенность и неукоренённость, он в сердцах добавляет: «Какое направление, какие взгляды, какие понятия, какое фанфаронство! Это типично. Но опять-таки, с другой стороны, – как его так оставить? Ведь ещё немного и из этаких понятий выйдет Горский или Раскольников» [1043].

Поразительно, что называются именно эти имена.

Впрочем, насчёт Раскольникова всё более или менее ясно: пример близок автору, он, так сказать, под рукой. Пусть Паша и не обладает раскольниковской казуистикой, которая, если вспомнить роман, «выточилась, как бритва», – ему тоже хотелось бы получить разом «весь капитал».

Что касается второго из упомянутых имён – оно, пожалуй, не менее знаково . Речь идет о 18-летнем тамбовском гимназисте Витольде Горском, загубившем шесть невинных душ. Преступление, совершённое им в доме купца Жемарина, вызвало множество газетных толков. Достоевскому, утолявшему за границей тоску по родине регулярным чтением русской прессы, были известны подробности.

Горский, католик по вероисповеданию, однако на суде провозгласивший себя атеистом, убил жену Жемарина, его мать, родственницу, дворника и кухарку. И – его 11-летнего сына, которому прилежно давал уроки. Имя Горского хорошо запомнится Достоевскому: оно будет упомянуто в «Идиоте».

Раскольников, сотворённый его собственным воображением, и Горский, убийца взаправдашний, встают перед автором «Преступления и наказания», когда он задумывается о судьбе дорогих ему молодых людей. Художник крайностей, он мысленно проигрывает крайние варианты, когда «скука и тоска» вдруг могут повести к страшной развязке.

Потому так утешает его известие, что Павел Александрович, несмотря на юные лета, наконец вознамеривается служить. Он без колебаний советует пасынку «взять место». Но, разумеется, не из тех соображений, что тем самым тот облегчит несомое отчимом бремя. Нет, Достоевский не отказывается ни от одного из своих моральных долгов. Более того – берёт на себя дополнительные и весьма рискованные обязательства. «Знай, что хоть у меня теперь и ни копейки лишней (писано после безумных летних проигрышей 1867 г. – И. В. ), но до тех пор, покамест я жив, я твой друг и последним поделюсь с тобой, сколько бы тебе лет ни было» [1044]. Он даёт Паше возможность в любой момент предъявить этот материально не обеспеченный вексель.

«Взять место» Паша может по протекции родственной. Его устройством озабочиваются мать и сестра Анны Григорьевны. Паше предлагаются две вакансии: в Ладоге у мирового судьи и на железной дороге – обе по 25 рублей в месяц.

«Место у мирового судьи, – пишет Достоевский, – я считаю для тебя несравненно полезнее. Можно практически суд узнать и развиться; много можно приобрести». Пристально следящий из своего прекрасного далёка за деятельностью новых судов будущий автор «Братьев Карамазовых» хочет, чтобы пасынок соприкоснулся с «живой жизнью» – хотя бы на «низшем», бытовом её уровне. (В русском языке словосочетание мировой судья наряду с тесным служебным значением может скрывать ещё и подспудный вселенский смысл.) «Но, – добавляет автор письма, – не надеюсь на тебя: тут надо много работать, много трудиться…» [1045]

Исходя из прежнего опыта, Достоевский догадывается, что его призыв не вызовет у адресата большого энтузиазма. Да и сама Ладога, где есть «мировая» вакансия, находится под некоторым подозрением. «Уездный город в твои лета опасен, да ещё такой скверный и скучный». С другой стороны, «и на железной дороге компания наверно скверная». Впрочем, замечает автор «Двойника», и в первейшей петербургской канцелярии компания ничуть не лучше – так что особенно не приходится выбирать. Правда, в Петербурге больше шансов встретить хороших людей. Пасынку ничего не навязывается, с ним разговаривают как с большим .

Пашино письмо, где он рисует свои служебные перспективы, не сохранилось. Зато до нас дошла дневниковая запись Анны Григорьевны – с цитатой из него. «Это меня заставило призадуматься, говорит он (т. е. Паша. – И. В. ). Только призадуматься, а ещё не взять место. Это, право, даже смешно. Мальчик вообразил себе, что ему так и будут валиться места <���…> Право, этот человек не понимает, в чём дело». Вот если бы, продолжает обиженная за родственников Анна Григорьевна, ему самому пришлось обивать пороги в поисках службы и за спиной у него не было бы человека, «который его кормит», тогда Паша оценил бы услугу, оказываемую ему добросердечными Сниткиными. «А то ему эти две бабы, <���сестра> Маша да мама (право, как они меня любят, ведь они вовсе не для него стараются, а только желают, чтобы он нас освободил от своего присутствия) стараются для него, ищут ему место, а он ещё кобенится и смотрит, выбирает» [1046].