Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Потомственный почётный гражданин Иван Максимович Алонкин, если верить мемуаристке, очень почитал Достоевского – как «великого трудолюбца»: когда Иван Максимович направлялся к заутрене, окно в кабинете его жильца ещё светилось. Он «никогда не беспокоил напоминанием о квартирной плате, – говорит Анна Григорьевна, – зная, что, когда будут деньги, Фёдор Михайлович сам их принесёт» [1031]. Утверждение воспоминательницы, что с внешности Алонкина «нарисован купец Самсонов, покровитель Грушеньки в “Братьях Карамазовых”», по-видимому, имеет резоны.

Достоевский из-за границы несколько раз порывается написать домохозяину – чтобы просить его об отсрочке оплаты. Он поручает Паше сообщить «персональные данные», которые запамятовал («А как я напишу письмо без имени и отчества Алонкину? Он купец, он обидится» [1032]).

Проходит месяц, другой – Паша безмолвствует. Достоевского, поглощённого сочинением «Идиота», начинает сильно тревожить это молчание.

«Но главное, но самое ужасное моё сокрушение, – пишет он Майкову 31 декабря 1867 г. (12 января 1868 г.), – это мысль, что делается с Пашей? Сердце моё обливается кровью, и мысль о нём, при всех литературных мучениях моих в декабре, приводила меня просто в отчаяние! Что он делает? Я в ноябре и в декабре не посылал ему денег, но он ещё до ноября не писал мне ничего. При последней выдаче денег (60 р. от Каткова) через Вас я писал ему длинное письмо и ещё поручал ему сделать маленькую справку, чрезвычайно для меня важную, а для него лёгкую. Я умолял его отвечать мне. Ни одной строчки ответа» [1033]. (Позже Паша будет уверять, что послал четыре письма. Адресат в недоумении – куда же они подевались. Но у Паши из-за секретности, окружавшей местопребывание отчима (вдруг кредиторы достанут и там?), явилось подозрение, что Достоевский вовсе не за границей, а в Москве, и он поэтому, может быть, не очень-то и старался.)

«Ради Бога, – просит женевский отшельник Майкова, – напишите мне о нём хоть что-нибудь. Ненавидит он меня, что ли? За что же, за что же? За то ли, что я послал ему из самого последнего и жду с жгучим нетерпением, когда ещё пошлю? Не может быть, чтоб ненавидел. Я приписываю всё не его сердцу, а его легкомыслию и неумению решиться даже письмо написать, так как не решился до двадцати лет хоть таблицу умножения выучить».

Паша наконец отзовётся огромным письмом от 31 мая 1868 г. (несмотря на приписываемую ему леность, он сочиняет большие и подробные тексты). Но прежде чем перейти к содержанию, следует остановиться на тоне и слоге.

Редкие сохранившиеся корреспонденции Павла Исаева при всём их многословии ясны, доброжелательны, внятны и простодушны. Они не содержат ни малейших упреков в адрес отчима; напротив, корреспондент всячески пытается войти в его положение, сочувствует его горестям и бедам. Он обращается к Достоевскому не иначе как «милый, дорогой голубчик Папа», «милый дорогой папа» – стилистика и тональность его посланий полностью соответствуют этой любовно-почтительной формулировке. Трудно не согласиться с первым публикатором этих писем, который, отметив «неизменно доброе и даже сердечное отношение» пасынка к отчиму, осторожно добавляет: «Как-то невольно напрашивается вопрос, действительно ли уж так плох был Паша, как его рисует, напр<���имер> Анна Григорьевна и Анна Николаевна, её мать, под влиянием которых, б<���ыть> м<���ожет>, менялись, нередко к худшему, и отношения Ф. М.» [1034]

В письме от 31 мая 1868 г. Паша говорит, что он целый год не напоминал Достоевскому о своих нуждах – «несмотря на неоднократные требования с Вашей стороны». Но теперь вынужден сообщить, что платье у него «страшно изношено, оборвано, сапоги в дырьях, и поправить всё это решительно не на что». Более того, белье «перервано, из носков сделались какие-то тряпки; а подштанникам и званья давно нет, остались одни швы». Выходя на улицу, он надевает одежду Феди (сына Эмилии Фёдоровны). И вообще, если бы не эта семья, он давно бы уже умер с голоду. Между тем семейство покойного Михаила Михайловича тоже бедствует. И хотя «уж, конечно, кусков моих не считают, да каково же их в моём положении глотать». В отличие от Эмилии Фёдоровны Прасковья Аникиева [1035], у которой он тоже некоторое время квартировал, решительно требует денег за квартиру. «Вот почему я так сильно надеялся на Вас, голубчик Папа…» [1036]

Впрочем, с Эмилией Фёдоровной у Паши, очевидно, тоже не всё и не всегда складывается гладко. В конце апреля 1869 г. Майков сообщает Достоевскому: «У них там какие-то несогласия, о коих он (Исаев. – И. В. ) вам писать не хочет, да и я не советовал; напишет – вы встревожитесь, тоже напишете, придёт письмо, – а там уж перемололось и заварилось, может быть, новое. И опять писать! и опять то же! Впрочем, важного ничего нет» [1037]. Однако подобного рода известия чрезвычайно волнуют Достоевского. «Аполлон Николаевич, – просит он Майкова, – ради Бога, напишите мне о Паше и о том, какие у них дрязги с Эмилией Фёдоровной! Положим, это вздор, но для меня-то важно» [1038]. Это важно не потому, что он любит вникать в домашние сплетни и пересуды. Но по смерти брата Михаила Михайловича он остаётся старшим в роде – как по возрасту, так и по своему нравственному авторитету. Возложив на себя ответственность за Пашу и за семейство покойного брата, он пытается не только поддерживать их материально, но по мере сил наблюдать за сохранением семейного мира. Конечно, на расстоянии добиться этого достаточно трудно. Однако он понимает, что при всех местных недоумениях и обидах именно в нём стороны будут искать наиболее справедливого советчика и судью.

Но если Паша простодушен и не лукав, то этого нельзя сказать об Эмилии Фёдоровне. У неё, за долгие годы житья в Петербурге так и не научившейся изъясняться по-русски, достанет умения извлечь выгоду даже из общесемейных горестей и бед.

Когда Достоевский пишет Майкову, что не может без ужаса думать о положении несчастной Эмилии Фёдоровны, он имеет в виду отсутствие у неё сколько-нибудь надёжных источников существования. Это действительно так. Однако, как выяснилось недавно, вдова брата была не столь щепетильна.

В 1864 г. Михаил Михайлович Достоевский одалживает у мужа своей сестры Веры Михайловны, доктора А. П. Иванова, 40 акций Ярославской железной дороги. Гарантом этого московского займа выступает Фёдор Михайлович. Акции закладываются Михаилом Михайловичем за 5 тыс. рублей: деньги идут на поддержание «Эпохи». После смерти мужа Эмилия Фёдоровна выкупает акции за 3 тыс. рублей – не исключено, что на средства Фёдора Михайловича, – но ловко скрывает этот замечательный факт как от поручителя, так и от Ивановых, которым акции так и не возвращаются. До конца жизни Достоевский мучился этим долгом, полагая себя обязанным уплатить деньги семейству сестры, тем паче – после внезапной кончины А. П. Иванова в 1868 г. Поручитель ничего не ведал об истинном месте нахождения ценных бумаг [1039].