Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Под «предстоящим успехом» разумеется, конечно, скорая публикация нового романа в «Отечественных записках» и, как следствие, получение денег от Некрасова. «У всякого в жизни бывают дни, что надо претерпеть. Я пять лет сряду терпел и ждал, да почище твоего, а тут только три месяца!» Пять лет терпения, о которых говорится в письме, – это, конечно, послекаторжное пребывание в Семипалатинске: у Павла Александровича могли сохраниться на сей счёт собственные воспоминания.

Засим происходит нечто непредвиденное. Вечно нуждающийся и вечно клянчащий деньги Паша вдруг отказывается от помощи: с гордым видом возвращает посланный ему 25-рублевый транш . Как можно догадаться, это происходит не столько из-за мизерабельности суммы (в его положении любое даяние – благо), сколько из-за эпистолярного вмешательства Анны Григорьевны. Пашу глубоко уязвляет её письмо, которое, заметим, до нас не дошло, равно как и содержавшее «возврат» письмо самого Паши. (Сохранилось только несколько слов из него – в виде цитаты, приводимой в ответном письме Достоевского: «…На присланное супругою Вашею письмо, в котором она, выходя из всяких границ приличий, наговорила мне оскорблений…» [1088]) Очевидно, «приёмная мать» дала волю накопившимся чувствам.

«Если Анна Григорьевна прислала тебе неприятное для тебя письмо, – выговаривает пасынку Достоевский, – то смешивать нас обоих в этом деле ты не имел никакого права. Ты имел дело со мной, получал деньги от меня, а не от неё, тем более что я о письме её к тебе не знал ничего» [1089]. Таким образом, выясняется, что Анна Григорьевна, очевидно, не известив мужа, предприняла собственный манёвр. Вряд ли она не предугадывала последствий.

Не столь важно, кто прав, а кто виноват в этом, позволим сказать, семейном конфликте. Важно, что 27-летний Павел Александрович проявил здесь характер. И – чувство собственного достоинства.

Но характер проявил и 53-летний автор «Подростка». Он находит уместным в том же письме жёстко упрекнуть Пашу за его обращение с собственными детьми. «Имеешь ли ты понятие о воспитательном доме и о воспитании новорождённого у чухонки, среди сора, грязи, вони, щипков и, может быть, побой: верная смерть». Формальным призрением «малых сих» лишь маскируется общее равнодушие к жертвам социального зла. (Позднее в «Дневнике писателя» он будет подробно писать о «вышвыр ках» – детях, оставшихся без попечения семьи [1090].) Его страшит мысль, что подобную участь могла разделить родная внучка его первой жены. «Ведь не отдал же я тебя, всего только пасынка, куда-нибудь в ученье, в люди, в сапожники, а держал, воспитал, учил, да и теперь о тебе старался, писал за тебя письма или ходил просить о тебе Бог знает каких людей – что для меня нож вострый иногда».

Он полагает, что у Паши не было оснований обижаться на него: «Я не кто-нибудь для тебя, чтоб со мной тебе так щепетилиться». Он возвращает – очевидно, по настоянию дарителя – присланную ему недавно фотографию маленькой Веры [1091]: надо полагать, требование такого возврата оскорбило его ещё больше, нежели полученные обратно злосчастные 25 рублей.

«Если ты, – заключает автор письма, – хотел радикально разорвать со мною, то пусть судит тебя собственное сердце; если же нет, то продолжай уведомлять иногда о себе; я в судьбе твоей всегда принимал искреннее участие. Впрочем, ничего не навязываю, как хочешь». Он подписывается: «Тебя любящий Ф. Достоевский»: дверь к примирению остаётся открытой.

Итак, сохранилось только одно письменное свидетельство конфликта – указанный «выговор» Достоевского от 11 декабря 1874 г. При чтении этих строк, замечает правнук П. А. Исаева А. А. Донов, «не покидает чувство неловкости за действия всех участников этих событий. Фёдор Михайлович держался достойно, но некоторая неуверенность в речи выдаёт его внутреннее смятение» [1092]. Пожалуй что так, хотя тон письма достаточно внятен и строг. Некоторое смущение можно заметить разве лишь тогда, когда речь касается письма Анны Григорьевны. Вряд ли Достоевский кривит душой, утверждая, что он не ведал о неожиданном демарше супруги. Следует согласиться, что ей «досталось» за непрошеную инициативу. И уж конечно, можно не сомневаться, что Достоевский долго не мог простить Паше Исаеву его благородный жест .

«Отослав 25 р., ты разрываешь со мной…» – вновь повторяется в письме от 23 февраля 1875 г. Ситуация, однако, изменилась. Не прошло и трех месяцев после размолвки, как Паша, смирив гордыню, просит очередные полсотни. Рискуя нарваться на новый отлуп, Достоевский посылает 30 рублей: «Причём считаю нужным предупредить тебя, что и впредь не в состоянии буду, в настоящем положении моём, помогать тебе» [1093]. В письме, весьма раздражённом и жёстком по тону, он заявляет также, что не будет больше платить Пашины долги и отказывается без конца ходатайствовать перед влиятельными знакомыми об устройстве его на службу. («Главная рекомендация, – писал Достоевскому по этому поводу Майков, – конечно, Ваше имя, которое и заставляет только хлопотать» [1094].) Впрочем, об этом писалось уже не раз, но все угрозы оставались на бумаге, что вынужден признать и сам пишущий, который как бы цитирует ход Пашиных рассуждений: «“Когда надо, напишу ему (отчиму. – И. В. ), и опять для меня всё сделает” – вот как ты, вероятно, думаешь обо мне».

Автор письма требует от пасынка, чтобы тот не манкировал местом, которое приносит ему 75 рублей в месяц («на это жалованье ещё можно прожить»). Сюжет с воспитательным домом не затрагивается, поскольку, судя по всему, ребёнок оттуда взят.

Ключевое слово, которое находит Достоевский для аттестации поведения пасынка, – «фыркать». Паша, обидевшись, «фыркает» на отчима («на меня-то!»), «фыркает» на сослуживцев и на самое место службы. Не остается без внимания и «фырканье» в адрес Анны Григорьевны, которой Паша «как ни в чем не бывало» передал свой поклон. «Замечу тебе, друг мой, что это чрезвычайно неприлично с твоей стороны; такой поклон, после твоей выходки <���…> есть непозволительная бесцеремонность». Та гипотеза, что бесцеремонностью могло бы почесться письмо Анны Григорьевны, не обсуждается.

Ночная кукушка всегда перекукует дневную: Достоевский окончательно принимает сторону жены. «Ни поклонов, ни извинений твоих ей не нужно; это знай твёрдо. (Выделенные слова как бы дискредитируют то действие, которое Паша, кажется, и не планирует. – И. В. ) Переменят об тебе мнение лишь тогда, когда ты поступками своими заставишь уважать себя как хорошего человека». Именно таким глобальным, однако трудноосуществимым призывом – «стать наконец хорошим человеком» (благо ещё, что не «положительно прекрасным»!) – заканчивается письмо.