Лариса Печатнова - Спарта. Миф и реальность

Уникальность Спарты уже в древности смущала теоретиков полиса и затрудняла идентификацию ее политического строя с какой-либо известной «простой» политической формой. Так, уже Платон, взяв за образец Спарту, более или менее четко сформулировал новый взгляд и новое отношение к чистым политическим формам: по его мнению, исключительное преобладание демократии или аристократии одинаково гибельно для полиса, ибо только смешение лучших элементов, взятых из всех известных политических систем, может придать государству необходимую прочность и устойчивость. Теоретики полиса, начиная с Платона и Исократа, сделав Спарту прообразом своих идеальных политических построений, препарировали спартанский строй таким образом, что он оказался у них плодом смешения чуть ли не всех известных им чистых политических форм. Однако, как не раз уже отмечалось, древние социологи прекрасно отличали реальную Спарту от придуманной ими се идеальной модели. Это особенно хорошо видно на примере Аристотеля. В его «Политике» можно найти диаметрально противоположные высказывания по поводу политического строя спартанского государства. Франсуа Олье, автор «Спартанского миража», усматривал в этом чередовании позитивных и негативных оценок непоследовательность и противоречивость взглядов Аристотеля на Спарту. По мнению Фр. Олье, при чтении «Политики» создается впечатление, что Аристотель говорит о «двух Спартах» [194], которые находятся в оппозиции друг к другу. В этом сказывается общая проблема — невозможность точных формулировок там, где идет речь о спартанском строе.

Аристотель в «Политике» чаще всего относит ликургову Спарту к безусловно аристократическим государствам (V. 10. 3. 1316 а 29–35). Как верно заметил А.И. Доватур, для Аристотеля «вся эволюция спартанской жизни происходила в границах аристократического строя, хотя и сводилась к усилению олигархических черт» [195]. По-видимому, Аристотель все политическое развитие Спарты воспринимал как ряд отклонений от строго аристократической конституции Ликурга. То, что Аристотель нигде не называет Спарту «чистой» олигархией, Л.И. Доватур объясняет тем, что для Аристотеля даже современная ему Спарта продолжала оставаться аристократией, несмотря на концентрацию земли в руках немногих и коррупцию властей [196].

Однако это не мешало Аристотелю с точки зрения политической теории применять к Спарте дуальную схему, оценивая се как государство олигархическое, но отклоняющееся в сторону демократии (Pol. IV. 5. 11. 1293 b; IV. 7. 4–5. 1294 b). Для него Спарта — это «пример… прекрасного смешения олигархического и демократического строя» (IV. 7. 3–4. 1294 b 13–19). На демократических принципах, по мнению Аристотеля, основывалась вся общественная жизнь в Спарте: общие обеды (сисситии) для взрослых и эгалитарное воспитание для детей и подростков. Этими сторонами общественного бытия спартанцев занималось исключительно государство. По словам Аристотеля, «в Лакедемоне дети богатых живут в такой же обстановке, что и дети бедных, и получают то же самое воспитание, какое могут получать и дети бедных» (IV. 7. 5. 1294 b 23–25). Для Аристотеля это первая и главная демократическая черта спартанского государственного устройства.

Высказанное впервые Платоном [197]и развитое Аристотелем (Pol. IV. 7. 1294 b), затем положение о смешанном государственном устройстве применительно к Спарте не раз повторялось в античной литературе (Isocr. Panath. 153; Polyb. VI. 10; Archyt. Tarent. ap. Stob. Flor. IV. 1. 138). Так, Полибий, применив первым для характеристики римской конституции учение о смешанной форме правления, рассматривал Спарту и Рим как примеры смешанного государственного устройства, где политическое равновесие обеспечивалось «счастливым» сочетанием трех простых форм: в Спарте монархический элемент представляли цари, аристократический — герусия и демократический — эфорат; в Риме — соответственно консулы, сенат и комиции вместе с народными трибунами (Polyb. VI. 10–18).

По поводу восприятия древними спартанского строя и спартанского образа жизни очень точно высказался И.Е. Суриков: «В целом нетрудно заметить, что древнегреческих авторов Спарта просто-таки ставила в тупик. Она не укладывалась в их стройные схемы, причем именно потому, что была в греческом мире уникальным явлением, не имевшим близкого сходства с остальными полисами» [198].

Однако если не иметь в виду теоретические построения греческих философов, для которых Спарта была исходной моделью в их теории о смешанном правлении, то окажется, что и в древности, и в наши дни Спарту воспринимали и продолжают воспринимать как государство по преимуществу олигархическое. И это по большому счету верно. Правда, Спарта стала олигархическим полисом далеко не сразу, только в эпоху поздней классики и эллинизма. Несмотря на укоренившееся еще в древности представление о Спарте как государстве, где в течение столетий ничего не менялось, при ближайшем рассмотрении оказывается, что спартанская политическая система не оставалась неизменной на протяжении веков, а эволюционировала, правда в неожиданную, на первый взгляд, сторону. В этом, как и во многих других отношениях, Спарта не вписывается в привычную картину развития классического греческого полиса. Она стоит особняком, отличаясь от прочих греческих государств целым рядом параметров, начиная с огромной территории и заканчивая уникальной социальной структурой. Столь же уникальна была и политическая организация Спарты. Вторым по значимости государством в Греции управляла очень малочисленная элита, состоящая всего из 35 человек (двух царей, двадцати восьми геронтов и пяти эфоров). Число высших «управленцев» оставалось неизменным практически на протяжении всего существования независимого спартанского государства, что, конечно, свидетельствует о крайней неразвитости и консервативности социальной организации Спарты. Только в конце Пелопоннесской войны к правящей корпорации добавилась новая высшая военная магистратура — навархия, но значимость ее после развала спартанской державы свелась практически к нулю. Из трех основных структурообразующих элементов спартанского государственного устройства два — двойная царская власть и эфорат — были нетипичны для традиционных полисов как демократического, так и олигархического толка. Подобных магистратур не знала классическая Греция. Да и спартанская герусия сильно отличалась от обычных советов при народных собраниях. Недаром ее принято было сравнивать с ареопагом — древнейшей судебной коллегией Афин (Isocr. Panath. 154). Исключительность обоих институтов состояла в том, что, во-первых, свои кресла члены этих палат занимали пожизненно, во-вторых, деятельность их была неподотчетна никакому другому органу власти. Из всех правящих структур Спарты, пожалуй, только апелла типологически приближается к аналогичным народным собраниям в других греческих полисах. Отчасти из-за этой своей ординарности народное собрание Спарты в древней традиции всегда оставалось в тени. Почти полным молчанием источников объясняется возникновение целого ряда трудноразрешимых проблем, связанных с деятельностью спартанской апеллы. Так, открытым остается вопрос, как спартанское правительство взаимодействовало с народным собранием и до какой степени деятельность собрания была формализована и подчинена правящей корпорации. Во всяком случае, в начале IV в. до н. э. наряду с обычным народным собранием уже действовала так называемая малая экклесия — загадочный орган, о котором упоминает только Ксенофонт (Hell. III. 3. 8). Создание дублирующей структуры, которой, скорее всего, была передана часть полномочий апеллы, — косвенное свидетельство движения спартанского общества в сторону жесткой олигархии.