Лариса Печатнова - Спарта. Миф и реальность

Законодательство Ликурга и Большая ретра — свидетельства способности и решимости спартанской аристократии пойти на компромисс, связанный с неизбежным умалением их клановых интересов ради спасения целого. Самым важным для Спарты результатом вовремя принятых правовых актов было создание первой и единственной в Греции армии, полностью состоящей из гоплитов-граждан. «Элитарное сословие гомеев начало свое существование» [209].

Как сами спартанцы называли созданный Ликургом политический строй, мы не знаем. Учитывая обычную для спартанцев манеру искусственно архаизировать и стилизовать под старину даже революционные инновации, они могли сохранить для характеристики созданной Ликургом политии слово «евномия» (ευφνομπσα), т. е. благозаконие [210]. Так называлась поэма Тиртея, прославлявшая политический строй Спарты (название засвидетельствовано Аристотелем (Pol. V. 6. 2. 1306 b 40) и Страбоном (VIII. 4. 10 р. 362)), и одна из наиболее известных элегий Солона (Sol. 3 Diehl³). Этот же термин или производные от него употребляют Геродот (I. 65. 2–66. 1) в своем рассказе о политических преобразованиях Ликурга и Фукидид (III. 18.1), говорящий о том же самом, но без упоминания имени Ликурга. В слове ευφνομιτσα удачно сочеталось два важных момента: представление об исономии (ιφσονομιακχ) [211], т. е. о равенстве всех перед законом, и представление о хороших законах в противовес плохим (какономии) или даже анархии (дисномии). Возможно, сами спартанцы никакого иного названия для характеристики своей политической системы не использовали.

Большая ретра оказалась слишком демократичным для своего времени документом. При первой же возможности — длительном пребывании в состоянии войны — в ретру внесли некоторые изменения явно реакционного характера. Началось движение в обратную сторону — от либеральной конституции, давшей значительные права народу, в сторону конституции олигархической. Знаменитая поправка, или добавление к Большой ретре, которую, как правило, считают принятой при царях Феопомпе и Полидоре [212], скорректировала первоначальную ликургову конституцию в сторону ослабления в ней демократического потенциала (Plut. Lyc. 6. 7–8). По-видимому, слишком большие права, данные народному собранию в Большой ретре, вызвали ответную реакцию со стороны традиционных аристократических структур. В результате свобода речи в апелле была ограничена. Цари и геронты, вероятно, получили право veto [213]. М. Арнхейм, оценивая значение поправки, заявляет: «Поправка, по-видимому, переместила баланс назад в пользу аристократической герусии» [214]. Принципиальное ограничение суверенитета апеллы, по-видимому, не вызвало каких-либо серьезных возражений со стороны рядовых граждан: в течение длительных Мессенских войн спартанцы жили по законам военного времени, что только усиливало «политический инфантилизм» [215], столь характерный для спартанского общества в целом. Однако не стоит преувеличивать уровень давления традиционных властей на спартанскую апеллу. Введение поправки вовсе не означало, что с этого момента граждане стали пассивными участниками народного собрания. Не исключено, что в классической Спарте гипотетическая возможность обсуждения все же оставалась, но как часто рядовые спартиаты ею пользовались, неизвестно.

Ответным ходом на принятие поправки, но-видимому, стало учреждение повой полисной магистратуры — эфората. И не важно, по чьей инициативе была создана эта должность и с какими первоначальными задачами. Как только эфоры сменили царей в качестве председателей народного собрания (а это произошло, скорее всего, в середине VI в. до н. э.), поправка к Большой ретре потеряла свою силу.

Из-за эфората не только древние авторы иногда отзывались о Спарте как о демократическом государстве (Isocr. Panath. 178; Arist. Pol. II. 6. 14. 1270 b 17), но и некоторые современные исследователи продолжают рассматривать Спарту как демократический полис. Во многом таким взглядом на политическое устройство Спарты мы обязаны Аристотелю. Так, в своей краткой реплике об эфорате Аристотель допускает парадоксальное на первый взгляд утверждение, что эфорат — институт демократический. Судя по контексту, Аристотель имел в виду исключительно способ отбора эфоров, который он называет «слишком уж ребяческим» (παιδαριώδης — Pol. II. 6.16.1270 b 28). Вероятно, решение принималось в зависимости от силы крика [216], и такой способ голосования, хотя на первый взгляд и кажется вполне демократичным, на самом деле легко поддавался манипулированию (Pol. II. 3. 9–10. 1265 b 35–40; II. 6. 14–15. 1270 b 16–26; IV. 7. 5. 1294 b 19–31) [217], По мнению Аристотеля, эта важнейшая магистратура действовала как противовес чисто аристократическим институтам и гарантировала Спарте политическую стабильность, столь ценимую во времена Стагирита. «Этот правительственный орган придает устойчивость государственному строю, потому что народ, имея доступ к высшей власти, остается спокойным» (Pol. II. 6. 14. 1270 b 18–19). Аристотель полагал, что эфорат самим фактом своего существования внес существенные изменения в политическое устройство Спарты. По его словам, «из аристократии возникала демократия» (δημοκρατία έζ Αριστοκρατίας συνέβαινεν Pol. II. 6. 14. 1270 b 16–17). Однако не стоит абсолютизировать эту краткую и допускающую различные трактовки формулировку и на ее основании делать излишне радикальные выводы. Обратим внимание на то, что сказуемое συνέβαινεν в этой фразе стоит в имперфекте. Этот имперфект переносит нас из области единичного конкретного действия в область возможных повторяющихся ситуаций. В общем плане это можно понять так, что время от времени в аристократическую конституцию Спарты вносились отдельные демократические элементы, которые не меняли сущности самой политической системы. Смысл фразы Аристотеля, буквально означающей, что «демократия из олигархии случалась», по-видимому, заключается в том, что вместе с усилением эфората аристократическое правление в Спарте приобретало некоторые демократические черты.

За дополнительным разъяснением обратимся к Плутарху, который также писал о сущности эфората, но в несколько ином ключе: в его биографии Ликурга мы находим, по сути дела, комментарий к вышеприведенной фразе Аристотеля. Вот как он характеризует имманентную сущность эфората: «Создание должности эфоров послужило не ослаблению, но упрочению государства: оно лишь на первый взгляд казалось уступкой народу, на самом же деле усилило аристократию» (Lyc. 29. 11). Стоит напомнить, что основным источником для Плутарха при написании им биографии Ликурга была «Лакедемонская политая» Аристотеля. Именно оттуда, по мнению А.И. Доватура, Плутарх цитировал текст Большой ретры [218]. И оценка эфората, приведенная Плутархом, также, скорее всего, имеет своим источником именно этот трактат. Аристотель, по-видимому, рассматривал эфорат как институт, только кажущийся демократическим, а в действительности укрепивший существующий строй путем придания устойчивости правящей аристократической корпорации. Хотя формально эфором мог стать любой спартиат, но больше шансов, конечно, было у аристократов [219]. По словам Эд. Билля, «в эфорат аристократы пытались "проталкивать" своих» [220]. На рубеже V–IV вв. в число эфоров, по-видимому, все чаще начинают попадать богатые и знатные спартиаты. Для них это было принципиально важно, ибо только эфоры могли инициировать процесс принятия нужных им законов (Plut. Agis 5).