Лариса Печатнова - Спарта. Миф и реальность

Традиционным в современной историографии является взгляд на Спарту как изначально аристократическое государство, чья политическая система постепенно выродилась в олигархию самого жесткого образца. Так, Энтони Эндрюс, автор давно ставшей классической статьи о системе управления в Спарте, оценивал Большую ретру как документ, который учредил в Спарте «форму правления, обычную для Греции, но скорее в олигархической, чем демократической, версии» [240]По поводу слов Исократа, что Спарта — это демократическое государство, живущее в полной гармонии (Panath. 178), Э. Эндрюс заметил, что описывать внутренние основы спартанской политии как демократические — сознательный парадокс [241]. Приведем еще несколько подобных суждений. Так, по словам известного комментатора Фукидида А. Гомма, «политическая конституция Спарты… за исключением аномалии двух царей была обычного аристократического типа» [242]. П. Кэртлидж, иногда склонный усматривать в спартанской конституции некоторые демократические черты, тем не менее, анализируя ее судебную систему, приходит к выводу, что спартанский «демос как таковой формально был исключен из правового процесса». Далее П. Кэртлидж пишет: «На практике поэтому нег смысла называть Спарту демократией, даже если иметь в уме самые умеренные подвиды демократии у Аристотеля… Конечно, все три института — цари, герусия, эфорат, — как мне кажется, должны рассматриваться как формирующая часть спартанской олигархии, даже если это была во многом олигархия sui generis . Судопроизводство было, соответственно, олигархическим, т. е. не- или скорее антидемократическим» [243].

И такой подход к Спарте как государству по преимуществу олигархическому кажется нам верным, однако только в том случае, если речь идет о позднеклассической или эллинистической Спарте. На необходимость подходить к спартанскому политическому устройству дифференцированно указывал, в частности, Ю.В. Андреев. «Что касается Спарты, — писал он, — то обычное в нашей литературе зачисление этого государства в разряд олигархий, причем наиболее крайних, основано, как нам представляется, на недоразумении. В подтверждение этого тезиса обычно приводятся свидетельства авторов IV в., которые застали Спарту в состоянии кризиса и упадка, когда олигархические элементы в се конституции уже начали одерживать верх над демократическими» [244].

Подобно древним авторам, которые избегали прямо называть Спарту олигархическим государством, современные исследователи также затрудняются безоговорочно отнести к олигархии тот строй, который сложился в позднеклассической Спарте. О спартанской олигархии, как правило, говорят со всякого рода уточнениями и разъяснениями, смысл которых совершенно ясен: уж слишком далек был спартанский вариант олигархии от се классических образцов. Так, по мнению американского историка Д. Доусона, специалиста по античной утопии, «Спарта была олигархией, хотя и с некоторыми особенными чертами» [245]. П. Кэртлидж, называя Спарту олигархией, добавляет, что это была «своеобразная» ( sui generis ) олигархия. На спартанскую олигархию как нетипичную для Греции обратил внимание И.Е. Суриков: «Если Спарту и можно считать олигархией, то, во всяком случае, придется согласиться с тем, что это была какая-то странная, нехарактерная олигархия, очень уж отличавшаяся от типичных олигархических режимов наподобие тех, которые установились, скажем, в Коринфе или Мегарах…» [246]По-видимому, и Спарта, и Афины, несмотря на свою несхожесть, являют собой две модели греческого полиса в его крайних проявлениях. Как выразился прекрасный знаток спартанских реалий Стивен Ходкинсон, спартанское общество, которое мы видим «стоящим на одном конце спектра греческих полисов, в какой-то мере является экстремальным, но, возможно, не более чем демократические Афины, стоящие равно твердо на другом конце этого спектра» [247].

Иногда желание дать как можно более точное определение приводит к курьезам. Так, профессор Сорбонны Николя Рише, автор наиболее полного исследования о спартанских эфорах, политический строй Спарты характеризует как «тоталитарную демократию олигархов» [248]. Конечно, подобная дефиниция неприемлема, но она отнюдь не случайна.

«Аристократия? Олигархия? Демократия? Тяжело наклеить этикетку на спартанскую конституцию V века» [249]. Конечно, действительность всегда сложнее теорий, и «чистых» политических форм никогда не существовало в природе. В тот момент, когда Спарта только появляется на исторической арене, она, вероятно, была государством по преимуществу аристократическим. Ликург, внеся радикальные изменения в ее конституцию, направил политическое развитие в сторону демократии, не уничтожив, однако, прежних социальных различий.

Если позволительно говорить о демократических элементах в политическом устройстве Спарты, то они «не пережили раннего детства» [250]. Даже эфорат постепенно «встроился в олигархическую иерархию» [251]и стал выражать интересы не всего общества, а только его части — аристократическо-олигархической верхушки, т. е. интересы не столько апеллы, сколько герусии. Подобное перерождение эфората, как уже было не раз замечено [252], согласуется с развитием Спарты в сторону олигархии. На эту особенность развития Спарты в обратную от мейнстрима сторону не раз обращали внимание исследователи. Так, по словам В. Йегера, «развитие демократической тенденции в Спарте, которое мы застаем на полном ходу в эпоху Тиртея, потом было приостановлено» [253]. И.Е. Суриков также отмечает, что динамика развития спартанской государственности шла в ином направлении, чем, например, в Афинах. «В Спарте, в которой первоначальные элементы демократии были довольно сильны, постепенно шел, напротив, процесс усиления олигархических начал, и чем дальше, тем больше» [254]. К концу V в. уже ничего не осталось от социального равновесия, которым так гордились спартанцы. К этому времени набралось слишком много «погрешностей» в законсервированной социально-политической структуре Спарты.

В период классики спартанская государственная система постепенно эволюционировала от традиционной «гоплитской по-литии» к клановой, или, как ее иногда называют, «кастовой» [255]олигархии, при которой правящая элита стала гораздо менее зависима и подотчетна рядовым членам гражданского коллектива, чем это было раньше. Исполнительной власти в Спарте были даны слишком широкие полномочия, не ограниченные какими-либо законами. В результате произошла фактическая узурпация власти царями и геронтами, т. е. теми, кто принадлежал к самым знатным и богатым гражданам Спарты. Появление в конце V в. так называемой малой экклесии (Xen. Hell. III. 3. 8), функционирующей рядом с обычной, большой, возможно, является симптомом окончательного отделения верхов общества от его низов. Именно этот процесс, вероятно, имел в виду Аристотель, когда говорил, что «олигархия разрушается… когда в ней образуется другая олигархия» (Pol. V. 4. 8. 1306 а 13–16). На рубеже V–IV вв. распад гражданского коллектива на несколько неравноправных групп уже приобрел вполне зримые черты. Из числа полноправных граждан были исключены так называемые гипомейоны (ίπτομειονες — дословно «младшие», «меньшие», «опустившиеся») (Xen. Hell. III. 3. 6). Случилось то, о чем говорил Аристотель и на что не раз обращали внимание современные ученые: «из узкой олигархии спартиатов возникла еще более узкая олигархия гомеев» [256]. Для IV — III вв. гомеи — это уже не все спартиаты, а только «лучшая», т. е. имущая их часть.