Михаил Бойцов - Бог, Рим, народ в средневековой Европе

Если это сообщение провинциального каноника, пусть и недоброжелательно настроенного к герцогу, признать сколько-нибудь достоверным, то привлечение именно Нерона к защите привилегированного положения Австрии оказывается выражением несколько необычных персональных вкусов Рудольфа IV.

Заутер идет еще дальше в интерпретации смысла «привилегии Нерона». Он предлагает связать ее с содержанием собственно той грамоты Генриха IV, в которую были включены привилегии «языческих императоров». Один из ее важнейших пунктов состоит в том, что маркграф Эрнст, его преемники и «Австрийская земля» становятся advocati et domini Зальцбургского и Пассауского епископств. Иными словами, линия Рудольфа IV на угнетение клира в духе Нерона получает здесь, согласно Заутеру, продолжение и полное развитие [365] Sauter A. Op. cit. S. 171. . Тем более что в версии Гольда Рудольф IV вспомнил, что он из рода Нерона прежде всего потому, что хотел назначать и снимать настоятелей в своих владениях, но также и в связи с намерением перенести епископскую кафедру из Пассау в Вену [366] «Ipse etiam episcopatum Pataviensem voluit transtulisse in Wyennam» (Annales Matseenses… P. 832. Ср.: Ungern-Sternberg J. v. Op. cit. S. 107–108). О взаимоотношениях Рудольфа IV с епископом Пассау см.: Dangl V. Op. cit. . Бегрих усмотрела еще один мотив добровольно признававшегося Рудольфом IV сходства с Нероном в его «герцогской шапке», точнее говоря, короне, форма которой тоже была задана поддельными привилегиями Генриха (VII) и Фридриха II. Когда австрийский герцог выбрал для своей короны характерные треугольные зубцы, он мог вдохновляться изображениями древнеримских императоров на монетах — теми, где правители предстают в «сияющих», «лучистых» венцах. Первым же так, по сведениям Бегрих, изображал себя Нерон [367] Begrich U. Op. cit. S. 23, 76, 106. Баум ищет образец для венца Рудольфа IV на монетах то Нерона, то императоров второй половины III в., а то и в средневековой пластике: Baum W. Op. cit. S. 82, 93, 95–96. . Впрочем, убедительно доказать ее предположение будет непросто.

Подлинная роль Нерона в историческом нарративе «Большой привилегии» историками так и не была определена, хотя ее легко понять при условии, конечно, что Гольд более или менее точно передает действительно произнесенную Рудольфом реплику. Если Нерон — предок Рудольфа IV, то, следовательно, он близкий потомок того самого загадочного «дяди Цезаря». Тогда он же является и римским сеньором австрийцев. Иными словами, это первый князь Австрии, ставший римским императором, — некоторым образом alter ego самого Рудольфа, как он, видимо, представлял свое будущее. При таком допущении становится понятной и знаковость фигуры самого Нерона — она отмечает столь же важный рубеж в «конституционном развитии» Австрии, как и фигура Цезаря [368] Вольфингер сильно ошибается в определении места Нерона в концепции «Большой привилегии», когда позволяет себе в одной беглой фразе приписать ему ту же роль, что и Цезарю: «Цезарь и Нерон передали некоторым своим родственникам Восточную землю вместе с важными приивилегиями» ( Wolfinger L. Die Herrschaftsinszenierung… S. 466). Нерон никаким родственникам ничего не передавал. .

Вряд ли в канцелярии Рудольфа IV разбирались в генеалогии Гнея Домиция Агенобарба, отца Нерона, и Агриппины Младшей, его матери, действительно близких к дому Юлиев-Клавдиев. Однако там, видимо, знали, что Юлий Цезарь не оставил прямых потомков и императорская власть переходила каким-то его боковым родственникам. «Нерон», к сожалению, не указывает, на каком году своего правления и по какой причине он решил облагодетельствовать «Восточную землю». Если при венском дворе знали о том, что Нерон провел юные годы в провинции, почти ссылке, то почему бы ему не жить тогда в наследственных владениях по берегам Дуная? Как раз в те трудные времена будущий государь и мог познакомиться с исключительными качествами обитателей своей семейной вотчины. Становится понятно, почему Нерон вдруг возлюбил «жителей Восточного края» больше всех прочих подданных империи. Соответственно возвысить их ему было резонно сразу же после прихода к власти. Однако это все догадки, и чтобы восстановить подлинный исторический кругозор Рудольфа IV и его соратников, требуется найти новые свидетельства. Пока же стоит отметить, что сочинители знали о важной роли, которую в Риме играл сенат, и о том, что даже тиран Нерон должен был оглашать свои распоряжения так, как если бы они были приняты совместно с сенаторами. Интересно было бы знать, откуда в средневековой Вене эти вполне достоверные сведения…

Никто из историков пока не обращал внимания на то, что «Нерон», в отличие от «Цезаря», указал точное место, в котором он издал свою грамоту: Латеран. Крайне маловероятно, чтобы фальсификаторы — люди, безусловно, образованные — считали Латеран отдельным городом, объектом того же порядка, что и Рим, указанный Юлием Цезарем как место издания его привилегии. Представление о Латеране как дворце и резиденции епископов города Рима вряд ли могло так легко стереться из памяти даже в эпоху Авиньонского пленения пап, на которую пришлось сочинение «Большой привилегии». В таком случае упоминание Латерана, быть может, содержало еще одну нотку черного юмора: гонитель христиан (и христианского клира) располагается во дворце будущих римских пап… Впрочем, за наличие здесь комизма поручиться нельзя. Ведь то же самое место при желании можно прочитать и в противоположном смысле: именно там, откуда некогда жестокий Нерон руководил гонениями, установит свой трон преемник князя апостолов…

Куда яснее здесь просматривается другое обстоятельство. Память о том, что Латеран некогда был императорским дворцом, поддерживалась на протяжении Средневековья в рамках двух традиций — устной и письменной. Устная питалась многочисленными паломничествами в Рим, где и сегодня в древнем Латеранском баптистерии показывают ванну, в которой якобы принял крещение Константин. Письменная же опиралась прежде всего на два литературных произведения: во-первых, на написанный еще в V столетии и сразу ставший весьма популярным «агиографический роман» «Деяния Сильвестра» и, во-вторых, на созданный по его мотивам то ли в VIII столетии (что вероятнее), то ли в начале IX в. «Константинов дар». В обоих текстах император Константин предстает сначала гонителем христиан не хуже Нерона, а затем катехуменом и новообращенным. И в том и в другом сочинении его резиденцией называется Латеранский дворец, при котором после своего обращения император строит церковь [369] При отсутствии академического издания «Деяний Сильвестра» приходится ссылаться на давно уже устаревшую публикацию: Mombritius B. Sanctuarium, seu vitae sanctorum / cur. D. A. Brunet et D. H. Quentin. T. 2. P., 1910. P. 508–531, здесь P. 512–513. . В «Константиновом даре», сверх того, Константин в знак признательности дарит дворец епископу Сильвестру и всем его преемникам [370] Das Constitutum Constantini (Konstantinische Schenkung). Text / hrsg. v. H. Fuhrmann. Hannover, 1968. P. 74, 84, 87. (MGH Fontes iuris Germanici Antiqui; 10). . «Константинов дар» скорее мог быть источником вдохновения фальсификаторов, чем «Деяния…», поскольку этот текст был не только знаменит, но и легко доступен — и сам по себе, и в составе сборника «Лжеисидоровых декреталий» [371] См. основную работу по этому знаменитому комплексу подделок: Fuhrmann H. Einfluß und Verbreitung der pseudoisidorischen Fälschungen: Von ihrem Auftauchen bis in die neuere Zeit. Bde. 1–3. Stuttgart, 1972–1974. (MGH Schriften; 24/1–3). . А вот заподозрить, что таким источником могла послужить «Золотая легенда» Иакова Ворагинского (ок. 1228–1298), бестселлер XIV в., трудно. Хотя история обращения Константина пересказывается там в двух разных версиях, Латеран не упоминается ни в одной из них [372] См. недавний перевод на рус. яз.: Иаков Ворагинский. Золотая легенда: в 2 т. / пер. И. И. Аникьева, И. В. Кувшинской. Т. 1. М., 2017. С. 108–118, 395–403. .