Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Считал ли себя сам Александр сыном Зевса? Из-за этого вопроса многие ученые рассорились друг с другом навсегда, а однажды вместо чернил даже пролилась кровь. Плутарх, трезво мысливший, всегда серьезно обосновывавший свои рассуждения биограф, писал: «Когда Александр был ранен стрелой и испытывал сильные боли, он сказал: «То, что здесь течет, — это кровь, а не та прозрачная и чистая влага, что струится в жилах богов». А когда однажды раздался сильнейший раскат грома и все испуганно вздрогнули, философ Анаксарх сказал ему: «Ведь это же сделал не ты, сын Зевса?!» Александр, смеясь, ответил: «Нет, я не хочу нагонять страх на моих друзей, чего бы ты охотно желал».

Он никому не позволял обращаться к себе как к сыну Зевса-Аммона — даже своим льстецам. Если же таковым его считали солдаты, то против этого он ничего не имел. Их веру он даже поощрял: тот, кто послан в бой богом, становится в сражении еще более мужественным и злым. Но с македонянами и греками — во всяком случае, теми, кто входил в его ближайшее окружение, — стали позже возникать тяжелые конфликты. В Спарте и Афинах его пропагандируемая схожесть с божеством порождала лишь язвительные насмешки. Демосфен оставил такое замечание: «Если он желает быть богом, ради Зевса, пусть будет им!»

Верил ли сам Александр в свое божественное происхождение? Трудно получить однозначный ответ у мистика с такими наклонностями к практицизму, у романтика, который был столь явным реалистом, как он. Вероятно, можно попытаться объяснить это на примере театрального зрителя, который верит, что там, на сцене, страдает Эдип, Гамлет или Фауст, и в то же время знает, что в действительности это актер Шульц. Едва ли Александр когда-либо ссылался на своего божественного «отца», но когда такое все-таки случалось, то в этом был определенный расчет. Мысль же о том, что он был орудием бога, разумеется, безраздельно владела им.

Во всяком случае, он возвратился в Мемфис умиротворенным. Теперь он знал, что все, что он делал до сих пор, боги будут одобрять и в будущем. Он чувствовал себя просветленным и был в ладу со своей совестью. Наполеон завидовал его возможности стать рядом с богами. После объявления себя императором и коронации в Париже он сказал одному иностранному дипломату: «Да, признаюсь, карьера моя была недурна. Я прошел хороший путь. Но какая все-таки разница с Александром! Когда он представил себя народу Юпитером, то все ему поверили. Если я сегодня захочу назвать себя сыном Всевышнего, то меня высмеет любая рыночная торговка. Сегодняшний люд просто чересчур просвещен. Я слишком поздно родился, ничего поистине великого уже больше нельзя совершить…»

Возвратившись в Мемфис, Александр подождал, пока вернется посланная им вверх по Нилу экспедиция. Она должна была выяснить, почему эта могучая река каждое лето в одно и то же время разливается и в стране происходит наводнение: над этим вопросом греческие ученые уже давно ломали головы. Аристотель, который в Миезе пробудил у Александра интерес ко всему, что ползает и летает и что скрывает в себе земля, сделал царю специальное представление по этому вопросу. Когда корабли, наконец, спустились вниз по реке, Каллисфен передал царю свиток с записями результатов опасной экспедиции: разливы происходят вследствие мощных дождей, которые обрушиваются летом на Абиссинское нагорье в районе первого порога Нила. Неважно, каким способом это было установлено, но современная наука в общих чертах подтвердила данную догадку. Когда Аристотель в далеких Афинах узнал об этом открытии, он записал с тихим удовлетворением ученого: «Итак, данной проблемы больше не существует».

Прежде чем Александр покинул страну, купавшуюся в изобилии, он назначил двух правителей — Верхнего и Нижнего Египта. Подобное деление Египта было принято уже в течение тысячелетий. Как всегда, он принял во внимание национальные чувства своих новых подданных. Оба правителя были выходцами из местной аристократии. Но так как уже тогда была верна поговорка «доверяй, но проверяй», он приставил к ним двоих македонских военных чинов. Управление финансовыми делами он передал прошедшему все «огни и воды» греку Клеомену, которому также было поручено и дальнейшее строительство Александрии. Он с мягким коварством повелел насильно собирать налоги и вскоре настолько пополнил государственную казну, что стал фактическим правителем обоих Египтов. Возможно, ему везло несколько больше, чем было нужно. Когда Птолемей после смерти Александра короновался в Мемфисе как новый фараон, он пригласил на церемонию и Клеомена — чтобы после празднества тайно умертвить его.

Весной македоняне снова подошли к Тиру, за стенами которого новые жители, греки, после разгона финикийцев занимались восстановлением города. Их силами он был уже практически возрожден из руин, и Александр смог разместить здесь свой придворный лагерь. По пути в Финикию он быстро подавил восстание в Самарии, отыскал скрывавшихся в пещерах зачинщиков, которые заживо сожгли македонского наместника, и велел пригвоздить их к крестам. Несколько лет назад в вади Далайе были обнаружены останки казненных… Эта находка, как и многие другие, свидетельствует о том, какой кровавый след тянется за человеком с давних времен.

Придворный лагерь Александра был блестящим, но это касалось не роскоши, а того круга лиц, которые здесь собрались. Часть их была приглашена царем, другие прибыли по собственной инициативе. Здесь присутствовали художник Апеллес, скульптор Лисипп, архитектор Динократ (которому, как уже говорилось, было поручено строительство Александрии); философы Анаксимен и Онесикрит, которые, как последователи Диогена, презирали мир и не препятствовали тому, что их царь хотел завоевать его, а, напротив, поддерживали — при всей своей космополитической ориентации; далее — Анаксарх, представитель школы Демокрита, охваченный жгучей жаждой познания и безропотно переносивший все тяготы военного похода; историк и племянник Аристотеля Каллисфен, задачей которого было передать потомкам сведения о военных подвигах своего повелителя и который при этом не опустился до лести («Слава Александра, — говорил он самонадеянно, — всецело зависит от меня и моих исторических трудов!»); затем — поэты Агис, Хоирил, Аэсхрион, которых Александр презирал, так как они не могли сравниться с Гомером, который «лишь один был бы в состоянии воспеть мои деяния»; актеры Ликон, Тимофей, Эвий, которые, в зависимости от обстоятельств, приезжали из Греции и Малой Азии (их имена уже больше никто не помнит, потому что лицедеям, как известно, потомки не сплетают венков); врачи Филипп, Главкий, Критобул, Дракон, которых хвалили и щедро вознаграждали их высокопоставленные пациенты, страдавшие от неблагоприятного климата, некачественного питания, разного рода невзгод, ранений, укусов змей; здесь были родственники побежденных аристократов, захваченные в плен женщины благородного происхождения, спутницы македонских военачальников и чиновников, самые благородные среди гетер; и, наконец, хотя и упоминаемые последними, но не менее значительные фигуры: Пердикка, Парменион, Птолемей, Неарх, Гефестион, Селевк, Леоннат, Кратер, Клитарх, Клит, Филота, Певкест, Лисимах, Евмен — те, кто были названы «великими сподвижниками Александра».