Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Время, проведенное в Тире, было спокойным; недели шли одна за другой без войны и душераздирающих криков. Все пребывало в непрерывном движении, и в течение дня придворный лагерь напоминал пчелиный рой: командиры появлялись для отдачи рапортов, собирался штаб, ведавшие финансами представляли свои расчеты, приходили иностранные посланники, делегации завоеванных городов платили дань, назначались судебные разбирательства под председательством царя, а также аудиенции для тех, кого было важно принять.

К числу последних, несомненно, принадлежали представители Афин, прибывшие на богато украшенной, роскошной галере; их возглавлял знатный горожанин по имени Ахилл. Они прибыли с поручением добиться, наконец, освобождения захваченных в битвах при Гранике и при Иссе афинских пленных. Это было, пожалуй, своего рода наглостью — действовать именем Ахилла, который, как известно, считался предком царя, но Александр игнорировал издевательский умысел и не дал расстроить себя. По отношению к Афинам в течение всей своей жизни он испытывал нечто вроде любви-ненависти. Он ненавидел афинян из-за их высокомерия и вероломства и одновременно завидовал им, вспоминая о культуре, истории, великих людях этого города. Злопыхатели утверждали, что Александр многое отдал бы за то, чтобы его личный враг Демосфен один лишь раз с признательностью похлопал его по плечу. А во время военного похода в Индию он однажды вздохнул: «Эх, вы, афиняне… Если бы вы знали, каким опасностям я себя подвергаю только для того, чтобы вы меня похвалили…» Во всяком случае, он разрешил пленным вернуться на родину — за исключением матросов двадцати афинских кораблей, которые и дальше должны были оставаться в заложниках. Это была необходимая мера, потому что Афины, как и спартанский царь Аргис, все еще угрожали поднять в Греции всеобщее восстание.

И другие пришедшие в гавань корабли тоже ожидали почетной встречи. Посланники Родоса жаловались на злоупотребления македонских наместников и были умиротворены деньгами; делегация Хиоса протягивала руку из-за таких же претензий, а прибывшие с Лесбоса хотели получить компенсацию поместьями. Кипрские вельможи, все сплошь называвшие себя «царями», хотя больше напоминали захудалых князьков, настоятельно напоминали о том, что не напрасно перешли на службу к македонскому царю (что было лишь на словах). Наконец, явились жрецы тирского храма Геракла и предостерегающе возвестили, что для того, чтобы не лишиться божественной милости, нужно принести богу жертву. Древний принцип «дай, чтобы получить» стоил Александру на этот раз золотого сосуда и тридцати серебряных чашек.

Но с самым большим нетерпением здесь ждали тех мужчин, которые, чаще всего — в сумерки, спрыгивали с запыленных лошадей и тотчас же просили доложить о себе в царскую палатку. Это была конная, или, выражаясь современным языком, оперативная разведка. Если в македонской армии и было слабое место, то это явно недостаточное количество обученных разведывательных отрядов, которые выясняли бы обстановку в лагере противника, его численность, расположение, вооружение. При Иссе македоняне в спешном марше двигались вдоль побережья, не зная, что персы в то же самое время проходили параллельно им в противоположном направлении. И на этот раз донесения звучали, скорее, путано и неясно: Великий царь по ту сторону реки Евфрат начал собирать огромное войско. Его ставка находится в Вавилоне. Вскоре поступили новые сообщения, говорившие о том, что Дарий непременно хотел дать решающее сражение. Македонянин тоже хотел его, но лишь тогда, когда персы призовут в свою армию всех до последнего. На этот раз их нужно было разбить окончательно, чтобы уже больше не было необходимости в дальнейших сражениях. Он решил все поставить на карту и, вопреки своей привычке, подождать. Это было вдвойне опасно.

Шел апрель 331 года до н. э., и со времени битвы при Иссе, то есть в течение двух лет, его солдаты не участвовали, если не считать отдельных столкновений, ни в каких серьезных и кровавых баталиях. Они находились в своих лагерях, получали довольствие, чистили отхожие места, продолжали упражняться в боевом искусстве, но в неуютные палатки стала заползать скука, расшатывая дисциплину. Обстановка и без того была нервной и взвинченной — как всегда, когда люди вынуждены жить вместе на ограниченном пространстве, зная характер и привычки друг друга до мелочей, когда давно известно, кто и какую историю расскажет, чем и от кого пахнет, кто и как отрыгивает или справляет нужду. Уроженец македонского нагорья начал ненавидеть своего земляка с равнины, фессалиец — фракийца, агрианин — ионийца, и все вместе они ненавидели своих военачальников.

Александр знал, насколько опасна праздность для морального духа армии, и старался бороться с этим злом. Устраивались спортивные игры, где, как и в Олимпии, участники сражались за победу в гонках на колесницах, в пятиборье, борьбе, кулачном бое, владении оружием. Разыгрывались и сражения между противоположными лагерями «друзей» и «врагов». Ведомые одни «Александром», другие — «Дарием», они до тех пор колотили друг друга деревянными мечами и кололи деревянными копьями, пока не начинала течь кровь и шутка не превращалась в свою противоположность. Победителем был, конечно же, Александр, что не доставляло ему особого удовольствия, потому что солдаты мазали его овечьим пометом, сажали задом наперед на осла и с насмешливыми песнями маршировали мимо.

В состязаниях по бегу в полном вооружении принимал участие также и царь, хотя он с гордостью сказал когда-то своему отцу, что вышел бы на игры в Олимпии только в том случае, если бы и другие бегуны тоже были царями. Он по-прежнему показывал высокую скорость, но еще быстрее был сицилиец Криссон. Этот, однако, знал по собственному опыту, как реагируют знатные особы, когда их побеждают в соревнованиях, и перед самым финишем уступал своему сопернику.

Когда и соревнования уже больше не могли помочь убить время, приходил черед актеров, сотнями приезжавших из Нижней Италии, Кипра, Греции, Малой Азии. Их влекли сюда слухи о том, что македонский царь является поклонником их искусства, к тому же щедрым и великодушным. Однако казна Александра снова оскудела, и честь организовывать театральные празднества, выступления с чтением стихов, хоровые певческие представления (и оплачивать их) он предоставил тщеславным кипрским царькам. «Гвоздем программы» было состязание между «звездами», Афенодором и Фессалом, за право называться лучшим трагиком. Фаворитом Александра был последний, и, чтобы повлиять на исход творческого спора, царь сказал, что охотнее согласился бы отдать половину своего царства, чем стать свидетелем поражения Фессала. Судьи же, к их чести, не позволили оказать на себя давление и присудили лавровый венок Афенодору. Царь с уважением отнесся к их выбору: «Я, привыкший к тому, что все подчиняются мне, сам подчиняюсь здесь справедливому решению».