Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Остальные тем временем поспешили вывести Клита на открытую стену цитадели, но ночная прохлада, скорее, распалила его, нежели успокоила; он снова вернулся в зал и принялся во весь голос декламировать отрывок из «Андромахи» Еврипида:

Александр молниеносным рывков выхватил копье у одного дворцового стражника и проткнул им грудь Клита. В мертвой тишине раздался стон и хрип умирающего, и когда Александр готов был уже всадить копье ему в шею, несколько человек из свиты сумели удержать его и, сопротивлявшегося, увели в опочивальню».

То, что Александр действовал в порыве своего знаменитого «ахиллесова гнева», который был известен каждому и которого все боялись, как огня, вполне понятно, если принять во внимание слова, брошенные ему в лицо Клитом. Они попали точно в цель, в самбе уязвимое место. Ничто не могло задеть его сильнее. Царь выходил из себя, когда начинали высмеивать его родство с Зевсом, издеваться над его попытками примирения греков и македонян с жителями Востока (и не только примирения, но и взаимной ассимиляции), бросали на него тень подозрения, утверждая, что он стремится затушевать заслуги отца и выпячивает свои собственные, бередили его старые раны, обвиняли в том, что за его столом боятся говорить о чем-то открыто.

Однако не все упреки Клита можно назвать справедливыми. Действительно, Александр не приходил в восторг, когда ему противоречили, но пришлось бы «очень долго листать учебники истории, пытаясь найти имя правителя, за столом у которого высказывались бы так вольно и который позволил бы кому-нибудь заявить в свой адрес то, что было сказано Клитом, и при этом не превысить предел допустимого». И который, как считает Петер Бамм, впоследствии так сожалел бы о своем поступке.

В течение трех дней он никого к себе не допускал, даже Гефестиона, отказывался от пищи и воды. Друзья, замерев в напряженном ожидании с застывшими лицами, вслушивались в стенания и жалобы, в которых Александр изливал свою боль: «О Ланика, какую же цену мне пришлось заплатить за твою любовь!», «Ах, Клит, ты спас мне жизнь, а я отнял ее у тебя! Друг мой…». По ночам его посещали Эринии — три богини отмщения в женском обличье: Аллекто — «Никогда-не-кончаюшаяся», Мегера — «Завистливая», Тизифона — «Смертью отплатившая». Поднимаясь из Тартара, из самых глубин потустороннего мира, они лишали покоя тех, кто убил своего отца, брата, лучшего друга, они заботились о том, чтобы законы природы и миропорядка соблюдались людьми. Раскаяние Александра, его глубочайшее отчаяние никак не было наигранным, в чем его стремятся упрекнуть некоторые. Это было не свойственно его натуре. Еще сильнее, чем за убийство, он казнил себя за то, что нарушил arete , нравственную добродетель, обладавшую для него особой ценностью, отличавшую человека от животного: такое не пристало не то что царю, а самому низкому из рабов. Терзаемый беспрерывными приступами самобичевания, он, наконец, позволил придворным отворить двери его покоев.

Вошел Каллисфен и спросил, известно ли ему, чему учил в Миезе Аристотель: самый всевластный из владык не может быть ограничен никакими законами. Вошел Анаксарх, философ, и непреклонно заявил: «И это Александр, на которого взирает весь мир, — этот вопящий кусок страдания? А ведь он один является мерилом добра и зла». Вошел Аристандр, ясновидец, и попытался как-то утешить царя, обратив его внимание на то, что все забыли о празднике Диониса и оскорбленный бог отомстил по-своему — злой опьяняющей силой вина, которой он повелевает.

Смерть Клита — точнее, его убийство — было бы неверно объяснять лишь воздействием винных паров. Александр высоко ценил старого вояку, но понимал, что Клит принадлежал к тем, кто не желает двигаться с ним к его единственной цели. Он, как и все остальные македонские ветераны, был живым укором политике царя — в этом Александр не ошибался. Если найдутся желающие заниматься психоанализом, то они, несомненно, усмотрят здесь влияние подсознания.

На четвертый день после гибели друга Александр принял делегацию солдат, которые искренне желали избавить его от последних укоров совести. Клит для них ничего не значил. Старый командир наговорил здесь столько, что этого хватило бы с лихвой и на десяток таких, как он. Значит, так ему и надо! Немало людей гибнет каждый день, и вот одним военачальником стало меньше. Кто, милостью богов, вытащит их из этого места, где кончается свет, как им без Александра снова увидеть родину? Он с нескрываемым облегчением поблагодарил их. Многое казалось важным, но важнее всего для царя была верность его воинов. Именно с ними он собирался отправиться в Индию. Да и в Бактрии, и в Согдиане, несмотря на гибель Спитамена, не стало спокойнее, в особенности в горах Параитакены, где оставалось еще достаточно крепостей, находившихся в руках сильных властителей, и как повстанческие центры их нельзя было недооценивать.

Одна из крепостей, называемая «Согдийской скалой», была, как доложили Александру его разведчики, практически неприступна. Стоило ему оказаться у ее подножия, как он и сам поверил в это. На голой гранитной скале возвышалась защищенная башнями, обнесенная зубчатыми стенами крепость, настоящее каменное гнездо на вершине, при виде которой невольно возникал вопрос: каким же образом туда вообще могли добраться те, кто обязан был это гнездо оборонять? Александр велел передать коменданту крепости, что понимает, насколько трудно будет взять приступом эту скалу, но в конце концов она все равно будет взята, поскольку для него, Александра, — и это известно всему миру — нет ничего невозможного, и посему будет лучше капитулировать сразу и тем самым спасти жизнь и защитникам, и членам его семьи, а это он им обещает. Согдиец с издевкой ответил: «Ваш царь велик, и многое ему подвластно, но у него нет солдат с крыльями». Этот человек просто не знал, что одного нельзя делать ни в коем случае: бросать Александру вызов.

Македония, как известно, — страна, где есть и равнины, и леса, и горы. И те, кто был родом из горных селений, знал, как пробираться по заснеженным скалам; именно эти люди сейчас понадобились царю. Им были выданы веревки, железные колышки для палаток, которые должны были использоваться в качестве крюков, вбиваемых в расщелины между камнями, и разборные лестницы. Перед тем как они в одну из ночей начали восхождение на эту стену, был обговорен и размер денежного вознаграждения, которое им полагалось в случае успеха. Первые трое, кому удастся взобраться на скалы вокруг крепости, должны были получить по десять талантов каждый, следующие — в зависимости от той высоты, на которую сумеют подняться. Из трехсот добровольцев сорок сорвались вниз и погибли, остальные же добрались на самый верх и оттуда дали знак своим товарищам.