Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Не успел автомобиль отъехать с версту, как один из командиров полков, с которым я беседовал, слезши с моей раненой пулею лошади, сказал мне: «Глядите, Терско-Астраханцы атакуют». Действительно, справа видна была наша конница, скачущая в атаку на неприятельскую позицию и перескочившая уже через аванпосты. Полковник Залесский спросил: «Не поддержать ли их? Как вы думаете?» И я сказал командирам полков: «Именем начальника дивизии приказываю атаковать и взять впереди лежащие окопы».

Полки немедленно поднялись и пошли.

Бросив коня, раненного более тяжело, чем казалось сначала, пошел я в сторону штаба, но полковник Непенин и сам уже скакал ко мне в сопровождении штаба и конвоя, так как увидал движение полков. Пока я ему докладывал о происшедшем, подошли 2 танка (прочие 2 уже выбыли из строя). Им было приказано поддержать атаку, но они не могли догнать нашу пехоту, потому что двигались со скоростью танкистов, шагавших подле своих машин, – люди, полузадохшиеся в своих железных духовых, раскаленных солнечными лучами, предпочитали неприятельский артиллерийский огонь безопасности под стальным укрытием. Во всяком случае, спасибо танкам за то, что они привлекли на себя огонь всей неприятельской артиллерии. От этого огня досталось и штабу дивизии, потому что мы безрассудно шли рядом с танками.

К темноте бой закончился – мы прорвали вторую оборонительную линию и залегли перед третьей, проложенной у городской черты. Штаб заночевал на каком-то хуторе, а когда мы ночью разобрались в обстановке, то оказалось, что мы находимся в 500 метрах от противника. Не дожидаясь рассвета, ушли мы на более благоразумное расстояние, и во вчера взятых окопах устроили наблюдательный пункт.

Надо признаться, что мы ждали более упорного сопротивления со стороны «Красного Вердена», как большевики наименовали Царицын, после того, как он отбил предшествующую атаку, выполненную казаками месяца 2 тому назад [1589]. У нас и у нашего командования возникла мысль, что большевики берегут силы для оказания крепкого сопротивления на главной позиции, непосредственно прикрывавшей город. Ни силы этой позиции, ни ее начертания никто не знал. В штабе корпуса генерала Улагая мне вообще не дали никаких разведывательных данных, кроме начертания нам доставшегося участка внешней позиции.

Поэтому 15-го июня [1590]полковник Непенин с командирами полков и артиллеристами и капитан Капнин со мною произвели (скрытно) рекогносцировку вражеской внешней позиции. Нарисованные мною и в штабе размноженные схема и перспективный чертеж были единственными пособиями для командиров, чтобы ориентироваться на поле боя: плоская, гладкая степь, на которой линия неприятельских окопов и проволочного заграждения была так однообразна, что трудно было указать полкам направление наступления.

К передовой позиции мы подошли днем 16 июня только потому с осторожностью, что она была открыта без достаточной маскировки; пред началом же боя мы знали лишь о том, что она пролегает верстах в 4-х впереди города. О главной позиции мы знали еще меньше, и поэтому с рассвета 17 июня [1591]полки стали под огнем производить разведку ее.

Начальник дивизии послал меня для объезда обозов дивизии: он полагал, что к ним «приблудилось» много людей из рот. Но опасение оказалось неосновательным, и моя работа ограничилась передвижением обозов поближе к полкам и батареям дивизии. По приказанию полковника Непенина, я удостоверился, что все раненые вчера были отправлены на железнодорожную станцию: эта обязанность лежала на полковых обозах, потому что дивизия не имела ни перевязочного отряда, ни госпиталя – этот недостаток в санитарных учреждениях был мукой Добровольческой армии во все время ее существования [1592].

Когда я к полудню возвратился из поездки, артиллерия наша начала подготовку штурма. Было приказано атаку главной позиции произвести после тщательной артиллерийской подготовки. Это были пустые слова: дивизия не имела артиллерийских парков, батарейные резервы состояли из нескольких повозок каждый с весьма ограниченным запасом снарядов. Но наши опытные артиллеристы восполнили своим стрелковым искусством недостаток в снарядах и хорошо поддержали атаку, которая была произведена к концу дня. Правее нас атаковали пластуны. Что делала конница, не помню. Окопы были взяты, и наши полки вошли в город [1593]. Я был послан отыскать пластунскую бригаду и узнать, как у нее обстоят дела. Доехал до реки, чтобы иметь право говорить: «От Сана до Волги я поил моего коня» (впрочем, сейчас конь-то был не мой, а позаимствованный казачий и, надо сказать, скверный).

Пластунов я не нашел: все устремились в город, соблюдая суворовское «На добыч!» И квартирьеры нашего штаба пошли за добычею – это были конвойцы, привычные к такого рода делам. Они быстро отыскали большой казенный склад кож и стали при нем караулом, а через несколько дней послали в Ростов, на продажу, вагон кожи; и я оказался безбарышным участником этой спекуляции – мне как заместителю начальника штаба подсунули на подпись «литеру» на перевозку одного вагона войсковой клади. С тех пор я не подписывал ни одной бумаги по инспекторскому отделению, не разобравшись в точности, зачем она написана.

Часть квартирьеров, закончив разведку на экономическом фронте, занялась поисками квартир, и поздно ночью штаб стал на ночлег. Грабеж складов продолжался и на следующий день. Мой писарь, Иванов, отпросился в города на прогулку и, возвратясь, хотел поделиться со мною своею добычей – преподнес мне дюжину крахмальных манишек: лучшего, мол, ничего не было. Я выгнал его из комнаты с его приношением.

Грязный, пыльный, запущенный городишко с запуганным населением не радовал нас, и поэтому мы без огорчения пошли 21 июня [1594]в направлении на Дубово, чтобы прикрывать собою Царицын. Дивизию благодарил и генерал Улагай, и Врангель: мы в два дня справились с «красной крепостью», так долго не дававшейся казармам.

В деревнях, находившихся в нескольких верстах к северу от Царицына, простояли мы до 24 июня [1595], не имея соприкосновения с противником, которого наша конница отогнала за Дубово.

Числа 25 мы, как резерв Кавказской армии, были оттянуты в Царицын [1596]. Здесь нам произвел смотр генерал Врангель. Он гипнотически действовал на офицеров и солдат огнем своих глаз, сталью в голосе, решительностью властной речи и энергией в движениях его высокого сухопарого тела. И на население города он произвел сильное впечатление. Его штаб напечатал и расклеил отлично выполненный плакат, на котором Врангель был изображен на белом коне, делающем скачок из Царицына в Москву (оба города были очень эффектно изображены на рисунке). Плакат этот появился как раз в день, когда до нас дошел приказ генерала Деникина о переходе подчиненных ему армий в наступление на Москву. Выходило: Деникин намеревается взять Москву, и Врангель хочет на белом коне вступить победителем в Белокаменную.