Андрей Ганин - Семь «почему» российской Гражданской войны

Может быть, этот плакат был одной из причин неприязненных отношений, установившихся между двумя генералами и, к сожалению, отразившихся на управлении операциями Вооруженных сил Юга России.

Во главе дивизии стал Генерального штаба генерал-лейтенант Бредов [1597]. Он сразу начал заводить регулярные порядки вместо «добровольческих». Первым делом он подтянул наш штаб. Капитан Капнин, уже привыкший при Тимановском и Непенине к большой самостоятельности, почувствовал, что при новом хозяине ему будет не по себе, и попросился в отпуск. Он сдал мне штаб дивизии и уехал. По приятельству он сказал мне, что больше в дивизию не возвратится. Я снова встретился с этим отличнейшим боевым офицером Генерального штаба лишь 20.IX.1920 года [1598], когда он мне сдал штаб Корниловской ударной дивизии.

Генерал Бредов пробыл в Царицыне несколько дней, а затем был вызван в Екатеринодар: наша дивизия получила задание оперировать в направлении на Полтаву, и штаб главнокомандующего хотел дать генералу Бредову директивы.

4-го июля [1599]первые эшелоны 7-й пехотной дивизии стали отходить со станции Царицын, направляясь через Торговую, Ростов-на-Дону, Славянск к станции Лозовая. В голове дивизии шел мой штабной поезд, последним поездом следовал временно командующий дивизией полковник Непенин, остававшийся в Царицыне, чтобы следить за погрузкой полков и батарей.

В Царицыне наша дивизия обзавелась (из советских складов и учреждений) потребным имуществом – походные кухни, починочные мастерские, пишущие машинки и проч. Наш штаб разбогател – получив столовую и кухонную посуду, привел в должный вид свое офицерское собрание, и мы, наконец, стали пристойно питаться, чему все обрадовались; «обезьянье мясо» (австралийские консервы) изрядно надоело.

При погрузке штаба ко мне подошел наш хозяин собрания поручик Назаров, израненный корниловец, и сконфуженно доложил, что «Соня страшно скандалит». Соня эта, девочка лет 13, была дочерью дамы, в чьем доме помещалось собрание. Эта девочка усвоила ученье Крупской и Коллонтай [1600]о свободной любви и буквально кидалась на поручика Назарова. Мать и сестры и не пытались ее образумить или обуздать, помня, как она тиранила семью при большевиках. Поручик Назаров был вынужден запираться от нее на ключ в своей комнате. Теперь Соня пришла на вокзал и кричала: «Назаров – мой муж. Он останется со мною или я поеду с ним!» Я велел привести ее, позвал двух дюжих казаков с нагайками и сказал девчонке: «Если ты немедленно не пойдешь домой, то я велю вот этим казакам выпороть тебя. Получив 50 плетей, ты оставишь в покое поручика Назарова». Моя угроза была произнесена так сурово, у казаков была такая готовность к производству экзекуции, что Соня овечкою пошла домой.

Мы ехали Заманычскими степями в пору цветения трав. Сильный аромат наполнял воздух. Мы в вагонах вдыхали его полной грудью. Благодать Божья!

В Ростове в поезд сел генерал Бредов. Он сказал, что вместо капитана Капнина начальником штаба назначен Генерального штаба полковник Эверт [1601]. В связи с переменами в управлении дивизии исчезли все конвойцы, а их лошадей мы передали офицерам из комендантской роты, образовавши команду конных ординарцев.

В пути к Ростову в наш вагон подсел один полковник, участник похода отряда полковника Дроздовского и свидетель ранения в бою этого доблестного генерала. От Ясс до Ростова по прямой линии – 1000 верст, следовательно, отряд сделал в весеннюю распутицу свыше 1300 верст в пятьдесят дней. Это уже само по себе трудное дело. А если принять во внимание затруднения со снабжением, стычки с противником, то надо признать, что офицерский отряд проявил огромное напряжение воли. И конечно, это больше всех проявил полковник Дроздовский.

Он подоспел к Новочеркасску в момент, когда его неожиданная помощь оказалась очень нужной: 23 апреля 1918 г. [1602]донцы освободили свою «столицу» от красных, но на другой день большевики снова ворвались в Новочеркасск. Тут по ним ударил отряд полковника Дроздовского, подошедший с Украины, отогнал красных, помог донцам. Это было поворотным пунктом в борьбе Дона за свое освобождение от большевизма.

По пятам за Дроздовским шли немцы, и они заняли Таганрог.

Мы прибыли на ст. Лозовая, где в комфортабельном поезде стоял штаб генерала Геймана [1603], командира кубанской пластунской бригады. Геймановцы умели воевать и хорошо пожить: в штабном поезде был багажный вагон, наполненный запасами вин и водок. Генерала и меня, как исполняющего обязанности начальника штаба, угостили таким обедом, по сравнению с которым обеды в нашем собрании были нищенскими. Пластуны сдали нам 10 июля [1604]свой операционный сектор и уехали. Рядом с развернувшей боевой порядок 7-й дивизией стояла Сводно-гвардейская бригада (влево от нас), вместе с которой мы составили Полтавский отряд под командою генерала Бредова.

Отряду был вскоре придан еще и Осетинский пехотный полк, составленный из горцев, которые выказали себя энергичными в наступлениях, но весьма нестойкими против соблазна пограбить после завершения боя, а если возможно, то и до завершения его.

Штаб дивизии нашей выполнял в то же время и обязанности штаба Полтавского отряда, что усложняло работу и увеличивало количество ее. Прибывший для возглавления штаба Генерального штаба полковник Эверт, высокий, несколько грузный человек, не выказал себя очень охочим к напряженной работе. Он сразу проникся расположением ко мне, когда увидал, что я способен и готов работать 20 часов в сутки. Но еще большее расположение почувствовал он к инспекторскому адъютанту штаба, который умел совмещать служебную работоспособность с неутомимостью в беседах за стаканом зелена вина (у него была к тому же способность всегда раздобывать спирт или водку). Не хочу сказать ничего дурного о моих сослуживцах и начальнике, но я с большим неудовольствием наблюдал, как в инспекторском отделении попойки становятся все более частыми и продолжительными. Я привык к «монашескому» штабу: таким был родной мне штаб 15-й пехотной дивизии, когда я жил при нем в качестве бригадного адъютанта и когда я был в нем сперва старшим адъютантом, а потом начальником [1605]. В Одессе я подобрал себе сотрудников того же «монашеского» типа (другие отделения большого штаба были так обособлены от моего оперативного, что я не знал о поведении их офицеров). В штабе полковника Эверта я был таким строгим «игуменом» над оперативным отделением, что моим «монахам» было не до питья. Если кто-либо из них и убегал изредка на полчаса к офицерам комендантской команды штаба, чтобы по какому-нибудь случаю «пропустить рюмочку», то это делалось так тихо, что на репутации оперативного «монастыря» не отражалось.