Николь Лоро - Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Если, согласно греческой логике, процесс действительно сродни конфликту, сложность афинской стратегии в делах правосудия представляется особенно интересной, поскольку она одновременно и учитывает такое положение вещей, и изо всех сил стремится обезвредить все его следствия. Поэтому мы можем точнее оценить, что стояло на кону, когда после реставрации демократии необходимо было удержать строгую дистанцию между сохранением «согласия» ( homonoía ) и отправлением правосудия, чье функционирование само по себе является критерием демократии, но та решительно предпочитает, чтобы оно было минимализированным и частным, даже если она оставляет за собой покровительство его организации.

Таковы выводы, к которым ведет исторический подход, пытающийся поставить лицом к лицу повседневность судебного процесса, нарочито вневременную, и исключительные моменты, на фоне острых противоречий опасно напоминающие гражданам, что политическое есть конфликт.

Итак, амнистия в Афинах, столь далекая от нашего настоящего, и, хотя и не являющаяся самой первой в западной истории, тем не менее берущая на себя парадигматическую функцию первоистока. Амнистия в Афинах и все, что из нее следует.

Столь далекая от нашего настоящего? Разумеется – если отсчитывать двадцать четыре века, отделяющие нас от восстановления демократии в афинском городе, от последних десятилетий V века до нашей эры. Но стоит только раскрыть древнюю историю Афин для сложной игры, которая через теоретико-политические инвестиции историка начинается между далеким и близким, и вскоре приходится отказаться от придания этому эпизоду чисто линейной и хронологической темпоральности в качестве единственной рамки: столь же множественными, сколь и необходимыми являются короткие замыкания между настоящим и прошлым, с которыми историк должен считаться в своей практике. И если Марк Блох мог писать, что «без склонности к настоящему, невозможно понять прошлое», вполне возможно, что также и наоборот, чтобы понять это настоящее неопределенностей, являющееся нашим, далекая история афинской демократии представляет собой бесценное поле экспериментов, пускай и лишь благодаря удержанию дистанции, к которому такой предмет и в самом деле обязывает историка, слишком погруженного в свое настоящее: поэтому в Афинах 400‐х годов я охотно вижу – со своей стороны и пройдя этот чисто греческий путь – шанс для «отдаленного взгляда» на самые актуальные требования времени, в надежде, что это методическое дистанцирование, быть может, позволит освободить самое близкое от слишком сильного сцепления с самим собой [1023] Bloch M. L’ étrange défaite. Témoignage écrit en 1940. Paris: Gallimard, 1990. P. 30. Другие ссылки на Марка Блоха в связи с вопросом о прошлом/настоящем и размышлениями о позиции историка Античности см. в: Loraux N. Éloge de l’ anachronisme. .

Итак, представим себе афинский город 403–400 годов до нашей эры. Кровавая олигархическая диктатура Тридцати рухнула после битвы, в которой войска изгнанников одержали верх. Два переходных правительства, воинственность демократов и активное вмешательство спартанского царя Павсания завершаются примирением, сопровождающимся принесением клятвы амнистии:

Я не буду злопамятствовать [букв. я не припомню злосчастья] против кого-либо из граждан, за исключением Тридцати, Десяти и Одиннадцати; и даже из них против тех, кто пожелает предоставить отчет об исполнении должности, которую они занимали [1024] Напомним, что сдача отчетов является в высшей степени демократической практикой. .

Декларация, к которой оратор Андокид – у него я и беру формулировку этой клятвы [1025] Андокид. О мистериях, 90. Пер. Э. Д. Фролова с неб. изм. Аристотель («Афинская полития», 39.6) цитирует ее только в косвенной речи. Полную библиографию, посвященную этой клятве, см. в: Loening T. C. The Reconciliation Agreement of 403/402 B. C. in Athens. Its Content and Application. Stuttgart: F. Steiner, 1987. – спешит добавить следующий комментарий, подчеркивающий ее важность:

Но если уж на самих Тридцать, виновников [ aitíois ] величайших бед [1026] Об этом слове см.: Darbo-Peschanski C. Que faire? Par où commencer? Où s’arrêter? // L’ inactuel. 1994. № 2. P. 125–137. , вы клялись не злопамятствовать при условии, что они представят отчет, то уж едва ли вы считали справедливым питать злобу против кого-нибудь из других граждан.

Андокид знает, о чем говорит, его олигархические симпатии недавно стоили ему лишения прав гражданина, и у него есть все основания приветствовать политику забвения столь же решительную, сколь и всеохватывающую. А теперь послушаем оратора Лисия, глубоко интегрированного метека, который принял сторону изгнанных демократов, но не получил за это гражданства, как мог бы надеяться. Неудивительно, что он держит совсем другую речь, настаивая, когда он говорит от своего имени, на непоправимости ущерба, нанесенного афинскому демосу олигархами:

Затем, они казнили без суда людей, ни в чем не повинных, а вы считаете, что надо судить по закону [ katà tón nómon ] губителей города, для которых вы не нашли бы кары, достойной их преступлений против города, даже если бы вы противозаконно захотели [ paranómōs boulómenoi ] подвергнуть их наказанию. В самом деле, что надо с ними сделать, чтобы они понесли наказание, достойное их деяний? […] И если вы, несмотря на все старания, не могли бы получить от них достойного удовлетворения, то разве не будет для вас позором [ aiskhrón ] отказаться даже хоть от какого-то наказания, которому кто-либо захочет их подвергнуть? [1027] Лисий. Против Эратосфена, 82, 84. Пер. С. И. Соболевского с изм.

Разумеется, позиция Лисия, как и позиция Андокида, объясняется его недавним прошлым: отстаивать право на месть полностью в интересах оратора-демократа, поскольку он подает в суд на одного из Тридцати [1028] Скорее всего, уже после того, как тот сдал отчеты. , которого вдобавок считает ответственным за беззаконную казнь своего брата; инициируя процесс ( díkē ) – как раз один из тех процессов, что клятва об амнистии хотела запретить, чем, вероятно, и обусловлен намек на потенциальную незаконность наказания – он требует справедливости и наказания (под именем díkē и не отделяя одного от другого), напоминая судьям, что «настал момент, когда в ваших вердиктах [ gnōmais ] не должно быть ни прощения, ни сострадания» [1029] Лисий. Против Эратосфена, 79. Díkē , которой требует Лисий, является трансцендентной и не ограничивается обозначением судебного процесса. .