Николь Лоро - Разделенный город. Забвение в памяти Афин

Разумеется, в афинских текстах по политической теории мы могли бы найти множество указаний на то, что полис становится самым важным словом в словаре демократии в IV веке – более важным, чем dēmokratía и даже politeía [1078] Именно так в речи «О мире» (51) Исократ проводит параллели между конституционным усердием афинян и их усердиями по спасению всего города; а в «Государстве» (VIII, 563b5) Платон употребляет pólis там, где можно было бы ожидать politeía . ; но меня интересуют в первую очередь нарративы о примирении 403 года, особенно когда они говорят о выплате долгов, наделанных Тридцатью.

История хорошо известна. Мы знаем, что Тридцать одолжили у лакедемонян деньги – «на войну», говорит Аристотель [1079] Аристотель. Афинская полития, 40.3. (то есть на войну с демократами) – и победивший dēmos присоединился к выплате этой суммы, хотя он и не обязан был этого делать, поскольку в соглашениях оговаривалось, что каждый лагерь выплачивает свои долги самостоятельно [1080] Там же. 39.6. . Знаменательный эпизод, прекрасно сгодившийся для того, чтобы целый век подпитывать патриотическую риторику афинских ораторов: выбирая присоединение к людям города в выплате долга, демократия, говорили они, поставила себя на службу единому и неделимому Городу [1081] В оригинале Лоро противопоставляет Ville и Cité – этими французскими терминами, оба из которых означают «город», она, очевидно, передает греческое различение между ásty (городом в географическом смысле, городом внутри стен, который противопоставляется khōra , загородной местности; hoi ek toū asteōs – так Аристотель называет остававшихся в городе под властью Тридцати) и pólis (городом в политическом и институциональном понимании слова). Попытка передать это на русский противопоставлением Города и Града привела бы только к путанице. – Примеч. пер. , поверх исторических расколов и противостояния граждан между собой.

Возможно, стоит заметить, что обращение к идеализированному Городу имеет своей главной целью забвение, поскольку рассказ о назидательном эпизоде позволяет стереть все, что ему предшествует, и в первую очередь действительные обстоятельства захвата власти. В самом деле, на каком языке признать, что в реальном городе в 404–403 годах Тридцать были самыми настоящими магистратами, осуществляющими власть ( arkhē ) [1082] Напомним, что Тридцать, будучи магистратами, назначенными на собрании, как правило, обозначаются в качестве arkhē – точно так же как в случае Виши говорят о Французском государстве, – а не в качестве krátos. , которую, охваченные страхом или отчаянием, им передали сами афиняне? [1083] Употребленная Ксенофонтом формулировка совершенно недвусмысленна: édoxe tōi dēmoi triákonta ándras helésthai [народ постановил избрать тридцать человек. – Примеч. пер. ]; Тридцать должны были записать законы предков, по которым они будут править («Греческая история», II, 3.2). В конечном счете с формальной точки зрения этот захват власти «легален»: именно это и назвали «синдромом Веймара» ( Gothot P. Le passé et l’ avenir. Quelques remarques thérapeutiques à propos du sindrome de Weimar // Le genre humain. L’ ancien et le nouveau. 1993. № 27. P. 61–76). Очевидно, что по поводу этого решающего момента, когда демократия позволила быть изъятой из себя самой, уместнее всего будет молчание, и существует нечто вроде общего консенсуса, предпочитающего вспоминать только о великом часе примирения. Что и приводит меня к назидательному эпизоду с долгом.

Полагая возвращение долга еще более важным актом, чем запрет на тяжбы, затрагивающие недавнее прошлое ( ou gàr mónon tás perì tōn protérōn aitías exéleipsan allà kaì… ), поскольку этот жест представлял собой первый шаг к согласию между гражданами ( homonoía ), Аристотель присоединяется к мнению, согласно которому афиняне индивидуально и коллективно [1084] Idiaí относится к отказу от инициации процессов частными лицами с целью отстаивания своих ущемленных прав, koinēi отсылает к выплате долга. Поэтому второй пункт является более важным, чем первый. «превосходно и в высшей степени политически воспользовались прошлыми несчастьями» ( kállista kaì politikōtata )» [1085] Аристотель. Афинская полития, 40.2–3. Пер. С. И. Радцига с изм. . И он добавляет, что, напротив, «в остальных городах демократия в случае своей победы не только не добавляет своих денег на расходы, но еще и производит раздел земли».

Иными словами: в то время как в других городах демос ничего не забывал о причиненных ему несправедливостях и устраивал перераспределение земель, которое со времен архаической эпохи представлялось как будто самим призраком ниспровержения, в Афинах народ повел себя politikōtata . Тем самым нам сообщается не только то, что демократы были в некотором роде аристотельянцами ante litteram [1086] См. выше главу VI. – поскольку они обеспечили непрерывность полиса поверх «злосчастий» и «изменений» конституции, – но и то, что они определили политику как практику забвения, забывая не столько собственные претензии, сколько само содержание слова dēmokratía , предполагающее активное присутствие народа в его собственном krátos , – то активное присутствие, которое гомеровские поэмы называли просто-напросто «памятью».

Именно так и было положено начало топосу восхваления Афин как города homonoía [1087] На эту тему см.: Loraux N. L’ invention d’ Athènes. Paris: Payot, 1993. P. 17, note 4. или, скорее, афинской демократии как парадигмы «Города» – идеологическая конструкция, которую мы унаследовали и от которой, осмелюсь сказать, мы так и не освободились. Но как бы мы могли от нее освободиться, когда вся традиция повторяет ее вновь и вновь, сверх всякой меры? Об этом свидетельствуют, например, формулировки, употребляемые Демосфеном, когда он упоминает эпизод с долгом: хотя и называя точно по имени противника, с которым воевали Тридцать («те, кто из Пирея»), и подчеркивая инициативу народа в вопросе о выплатах [1088] Phási tón dēmon hélesthai syneisenenkeīn autòn [говорят, что сам народ решил внести эти деньги сообща. – Примеч. пер. ]: заметим, что это autón [сам] инициативы является прямой противоположностью autós ouk etólmēse metaskheīn [сам не решился занять свое место] Лисия. В самом деле, «занять свое место» могло означать «присвоить [ spheterízein ] исключительно себе все государственные дела настолько, что побежденным… не давать ни малейшей доли в управлении», – что, как утверждает этот пассаж «Законов» (IV, 715a – b. Пер. А. Н. Егунова), означает вынудить противника помнить о несправедливостях, пережитых в прошлом. , он связывает эти действия с объединением города ( epeidē hē pólis eis hén ēlthen ), а не с демократией, и так же, как и Аристотель [1089] Демосфен. Против Лептина, 11–12. , считает этот жест «началом согласия».