Муслим Мурдалов - Чечня археологическая, или Случайная находка Кавказской Нефертити. Документальный очерк к истории вайнахов

В моем Хакиме одна из преобладающих страстей – это сытно и жирно покушать, но не иначе, как на чужой счет. Он никогда не бывает так беззаботно весел, так словоохотлив, и толстые губы его никогда не складываются в такую блаженную улыбку, как в тех случаях, когда перед ним красуются на низеньком туземном столике аппетитные чеченские блюда: свежая молодая баранина, яичница, отлично приготовленная курица и чашка со свежим душистым медом. Энергично истребляя кушанья, он никогда не ждет вторичных приглашений хозяина, а напротив, сам разбрасывает приглашения направо и налево, подкладывая куски то тому, то другому из своих сотрапезников. Есть он обыкновенно до тех пор, пока не отрыгнет в честь хозяина на всю саклю, и после того впадает в состояние апатии и сонливости. Но этою грубою страстью не исчерпывается его любовь к радостям жизни. Не меньше аппетита к жирной баранине велик в нем аппетит и ко всякого рода увеселениям, в особенности к вечеринкам с танцами девушек под звуки зурны или гармоники и с громовыми выстрелами из азиатских пистолетов. Танцует прекрасно и под пару себе выбирает обыкновенно самую красивую девушку из числа участвующих в вечеринке. Взгляните. Вот он грациозно и медленно направился следом за плывущей павой – горской красавицей. Сначала походка его как будто даже вялая и только руки, и плечи, и весь стан его играют и колышутся в такт музыке. Но вдруг он, изогнувшись и подобрав полы черкески, начал выделывать ногами изумительные па, ежеминутно перерезывая красавице дорогу и каждый раз только на миг останавливаясь перед нею на кончиках больших пальцев. Красавица, как испуганная лань, уносится от него без оглядки, но, как ловкий охотник, он ни на миг не упускает ее из виду и все преследует. Вот она как будто в его объятьях, как будто он хватает ее с намерением убежать с нею из круга… Но он уже бросил ее, он как будто забыл об ней и, очутившись на средине круга, опять выделывает ногами мудреные фигуры, смотря или вниз или прямо перед собою. Но это только уловка: мигом повернувшись к красавице, он снова преследует ее… У самых ног его раздается выстрел, потом другой, третий… Окружащие танцующую пару бешено бьют в ладоши, восклицая: «ха! иха!»… Зурна заливается, а в Хакиме жажда веселья разгорается все сильнее и сильнее…

Любит он погарцевать или, как у нас выражаются, поджигитовать на коне и на всем скаку пострелять в брошенную на дорогу дырявую шапченку какого-нибудь пастуха, любит часа по два просиживать праздно в компании таких же беспечальных людей, как и сам он, очень серьезно напрягая свою мысль, чтобы выдавить из себя наивно-острое словцо и, когда ему это удается, сам же первый награждает себя таким беззаветно веселым и громким смехом, что смотрящему на него становится неотразимо весело; любит нарядиться в красивую черкеску, стянутую в талии узеньким ременным поясом, увешать себя оружием и разными серебряными тесемками и в этом виде изображать из себя военного рыцаря несуществующего ордена… за то ничего серьезного, никакого напряженного труда он не любит. Профессия его – служба в качестве переводчика, и служит он, как большинство чеченцев, довольно исправно, но чисто формально. Душа его вне этой службы, как вообще вне всего того, что не имеет значения веселых и праздных развлечений.

Боясь упрека в том, что вместо археологии, даю читателю наброски портретов живых людей, замечу, что и самая статья моя названа мною набросками любителя прежде всего этнографии, а потом уже археологии. С чисто археологическим материалом мы познакомимся с читателем попутно, но почему же нам за одно, и даже преимущественно, не знакомиться также и с самими оригинальными археологами, тем более, что они, эти археологи, в известном смысле тоже не более, как живые представители археологической древности. Для строго научной статьи такое смещение курганных бронз с живыми людьми не совсем удобно, но я и не задавался мыслью писать строго научную статью…

В Сержен-юрт я приехал под вечер и остановился там у старого кунака своего Саадулы. Саадула – чеченец с матово-бледным, немного плоским лицом, живыми темно-карими глазами и длинным, сильно искривленным, носом, – человек приятный и бывалый. Когда-то он служил в своем ауле старшиною, но был за что-то сменен. Сам он думает, что гнев начальства обрушился на него из-за интриг его недоброжелателей и завистников, но другие говорят, что сместили его с должности за интимности с ночными охотниками на чужих лошадок и бычков. Теперь он занимается кое-какою торговлею, разъезжает не только по Чечне, но и по Кабарде и Кумыцкой плоскости и поэтому знает все и всех. Он, как и большинство чеченцев, очень любит поболтать о внутренней политике, при чем проявляет замечательную способность метко и не без юмора характеризовать персонал местной администрации. Как сын своего народа, считающий гостеприимство одною из первых добродетелей, Саадула принял меня очень радушно. Через несколько минут после моего приезда к нему, в занятой мною кунацкой уже весело горел огонь в камине, а спустя с полчаса я, мой хозяин и Хаким уже попивали дымящийся чай, оживленно беседуя о новостях дня. Воспользовавшись благоприятным моментом, я сообщил Саадуле о цели своего приезда.

– Что же ты раньше не приезжал? Заметил он, – несколько дней тому назад нашел бы весь наш аул на раскопках курганов: и старый и малый были заняты этим делом, потому – у нас теперь время досужное. Наши таки не мало курганов раскопали, да много и осталось еще…

– Значит, их будут раскапывать после?

– Нет, теперь уж нельзя: запрещено. Да и муллы наши не хвалят за это: грешно, говорят, открывать кости старых покойников.

– Хорошо; но что выкопали, то, конечно, берегут. Вот эти предметы мне и хотелось бы видеть: если есть ценные вещи, я бы купил, пожалуй.

– Трудно будет добыть что-нибудь теперь, заметил Саадула: – после запрещения раскопок стали скрывать добычу: боятся, чтобы пристав не отнял. А все же попытаюсь, поищу. Тут у меня есть свои (родственники), я вот к ним пошлю.

Саадула велел набравшейся в кунацкой молодежи сходить к названным им лицам и попросить их принести или прислать то, что ими найдено в курганах.

– Ценного у нас почти ничего не нашли, обратился он ко мне после ухода молодых людей, – золотые пряжки, которые ты видел, да бисер золотой же – вот и все. Находили больше медные вещи пустые…

Между тем вошел один из посланных Саадулы и подал мне плоскую каменную чашку с отбитым углом, найденную, как он объяснил, в одном из курганов, находящихся к северу от укрепления Эрсеной. По величине, чашка несколько менее обыкновенной обеденной тарелки; края ее загнуты внутрь. Она сделана не из глины, а как будто из превращенного частью в порошок, частью в мелкие зерна какого-то камня, даже двух камней. Сердцевина стенок ее черная, зернистая и с примесью еще мелких белых зернушек, от середины же к поверхности стенок черный цвет переходит в серый и зернистость сменяется плотною массою. Чашка обожжена, но плохо и сделана весьма грубо.