Муслим Мурдалов - Чечня археологическая, или Случайная находка Кавказской Нефертити. Документальный очерк к истории вайнахов

Осмотрев на половину раскопанный курган, я очень пожалел, что не имел ни времени ни средств взять на себя доведение дела до конца. Зная чеченцев, я был убежден, что, не смотря ни на какие запрещения, они доберутся-таки до основания склепа и, быть может, найдут в нем не мало драгоценных в археологическом отношении предметов. Что они сделают с ними? – Все, не имеющее цены на рынке, будет ими разломано и брошено, а предметы из благородных металлов попадут в руки невежественных серебряков – тавлинцев, которые поспешат употребить их в дело, т. е. перелить в пряжки, гайки и т. п. предметы, которыми украшаются оружие, одежда и конская сбруя.

За невозможностью осмотреть вполне раскопанный и не засыпанный еще курганный склеп, я обратился за разъяснением некоторых подробностей к окружавшей меня кучке чеченцев, успевших сбежаться сюда из Сержень-юрта. Из слов их оказалось, что пол склепа обыкновенно сделан из цементной же массы и отличается необыкновенною твердостью. На полу, среди камней и мусора, лежат раздавленные и разломанные кости, между которыми находят по два, по три и более человеческих черепов, больших и малых. В одном случае нашли, будто бы, сохранившийся в целости череп странной формы: имея непомерную длину от лба к затылку, он был очень узок по линии от виска к виску. Какой-то любознательный чеченец, с целью определить его крепость, пустил в него камнем, и череп, разумеется, разлетелся. Разные металлические вещицы отыскиваются в том же мусоре, при чем иногда их находят в каких-то истлевших и почерневших обертках, расползающихся при прикосновении к ним. Так как окружавшие меня чеченцы ничего более о курганах сообщить мне не могли, то я отправился с своими спутниками дальше, в аул Герменчук.

IV. Верстах в двух от Герменчука нас встретил предупрежденный накануне о моем приезде приятель Саадулы-Чими, выехавший из селения верхом на прекрасном гнедом коне, в сопровождении двух молодых чеченцев, составлявших его почетный конвой. При моем приближении Чими стал с своим конвоем перпендикулярно к дороге и, когда я поровнялся с ним, ловко и красиво сделал «под козырек», произнеся с некоторою торжественностью: «марша-алва!» (Здравствуй). Потом он почтительно пожал мне руку и поехал рядом со мною, ежеминутно уступая мне дорогу, если к тому встречалась хоть малейшая надобность. В одном месте дорогу перерезывала канава, наполненная водою. Когда мы были шагах в пяти от нее, Чами ударил свою лошадь плетью и быстро переехал канавупрямо против моей лошади, предупреждая этим возможность беспокойства с моей стороны. Тоже он сделал, когда мы под самым аулом переезжали через очень жиденький мостик. Чими по наружности было около 30—31 года. Лицо его, продолговатое и сухое, с тонкими выразительными чертами – большим орлиным носом, очень тонкими губами, длинным и остроконечным подбородком, узким прямым лбом и большими темно-карими глазами – дышало живостью и энергиею; тою же энергиею и какою-то душевною бодростью веяло и от всей его фигуры, высокой, сухой и вместе с тем гибкой, как у молодой девушки. Сразу было видно, что мой новый знакомый принадлежит к тому особому типу чеченцев, который встречается почти исключительно в одной приаргунской Чечне.

Русские, живущие на Кавказе, а еще чаще те, кто случайно заглядывает в этот уголок России, говоря о некоторых кавказских горцах, в том числе и о чеченцах, не редко характеризуют их словом «рыцари». Вообще говоря, называть чеченцев рыцарями значит или чрезвычайно суживать значение слова рыцарь, или чрезвычайно преувеличивать некоторые черты характера чеченца, забывая о существовании многих других черт. Однако чеченцам типа Чими во многих отношениях трудно отказать в праве на этот лестный эпитет. Как сыны своего народа, они подчас и задорны, и вспыльчивы, и мстительны, и легкомысленны, но за то в них много бесспорно привлекательных качеств. По манере держаться, по тонкой и изящной предупредительности в обращении с людьми – это настоящие джентльмены. Потом им не чужды и прямодушие и верность данному слову. Как истыерыцари-воины, они умеют и любят только одно – служить предержащей власти в качестве как бы национальных гвардейцев. За то, что это за гвардейцы! Исполнительные, отважные, находчивые, решительные… Чтобы вы ни возложили на Чими, будьте уверены, что он исполнит ваше поручение не только правильно и точно, но еще бодро, пылко и красиво. Солужит он нестолько ради жалованья, сколько из гордого желания быть впереди других, больше всего дорожа сознанием своего участия в правительственной машине, да некоторою тенью власти над народною массою, да еще приязнью и доверием (он страшно дорожит доверием) своего повелителя. Как известно, чеченцы не подразделяются на сословия, представляя из себя сплошную демократическую массу, но глядя на чеченцев, вроде Чими, контингент которых и в Малой Чечне не велик, невольно останавливаешься на мысли, что когда-нибудь в этом народе существовало особое сословие воинов, подобное польской шляхте, и что в лице Чими и подобных ему видишь перед собою обломки этого сословия. Может быть, надо предполагать не сословие даже, а иную народность, так как иначе весьма трудно объяснить существование в народе, откровенно говоря, грубом и с низменными наклонностями, класса воинов, отличавшихся благородным профилем лица и возвышенными душевными качествами.

В пору моего посещения Чими служил начальником одного из чеченских кордонных постов. Как он сам сообщил мне с гордым самодовольством, начальство его любило и оказывало ему честь возложением на него сложных и трудных поручений. Потом я узнал, что он пользовался уважением и даже послушанием со стороны своих подчиненных, что необходимо поставить ему в заслугу, так как чеченец-подчиненный решительно не способен слушаться чеченца-начальника. Добавлю, что Чими, как и Саадула, не дурно говорил и понимал по-русски.

– Знаешь, зачем я приехал к тебе? – спросил я симпатичного своего хозяина, после того как мы заехали к нему на двор и вошли в его кунацкую.

– А зачем мне знать? произнес он с почтительно-любезною улыбкою. – Приехали – значит вы мой гость и мой долг угодить вам, чем могу. Я перевел разговор на курганы и раскопки. Чими, подобно Саадуле, выразил опасение за счастливый исход моих поисков, сославшись настрогость приказания начальства. Но когда я разъяснил ему, что приказание не распространяется на предметы, уже найденные при раскопках, то он изъявил готовность оказать мне посильную помощь для достижения моей цели. Вслед затем он извинился, что оставляет меня на некоторое время, и своею театрально-величавою походкою вышел из комнаты.

Через несколько минут Чими вновь вернулся в саклю и, с выражением удовольствия на лице, подал мне какой-то кусок бронзы.