Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

Самое печальное и чрезвычайно опасное по своим последствиям состояло в том, что это, в общем, довольно естественное для евреев (и ряда других этнических групп) чувство, обрело легитимацию в официальной доктрине большевистской власти, возложившей на русский народ коллективную ответственность за самодержавие и якобы подавлявшую национальные меньшинства империю. Результатом стала свирепая русофобия, господствовавшая вплоть до начала 1930-х гг. Правда, не стоит возлагать исключительную вину за это на евреев. Антропологическая минимизация русских была характерна русской части коммунистической элиты ничуть не меньше, если не больше, чем большевикам-инородцам. В части третирования собственного народа русские большевики оказались «святее папы римского». После 1917 г. русские в каком-то смысле оказались в шкуре евреев, сполна испив чашу национального унижения.

Что же удивляться впечатляющей антисемитской динамике русского общества в 20-е — начале 50-х годов прошлого века, когда даже бывшие юдофилы из числа интеллигентов нередко превращались в махровых антисемитов? Если евреи отождествляли русских с угнетавшим их царским режимом, то у русских было ничуть не меньше оснований возлагать на евреев ответственность за антирусскую политику коммунистической власти. Тем более что в сравнении с жестокостью большевистской власти царизм выглядел просто вегетарианским. Впрочем, несмотря на то, что в первые двадцать — тридцать лет советской эпохи антисемитизм приобрел несравненно более массовый (хотя и латентный) характер, чем при старом режиме, евреи так и не стали главным врагом русских, объектом всепоглощающей русской ненависти.

Тем более невозможно это было в начале XX в. Если у русских и существовал объединяющий их враг, то им выступал Старый порядок, а не евреи. Лояльность (к началу XX в. уже основательно подточенная) значительной части простонародья к самодержцу не распространялась на имперские институты и бюрократию, социальные и экономические практики империи. Для России вообще исторически характерен пиетет по отношению к суверену при скептическом и негативном отношении ко всем промежуточным инстанциям между ним и народом. Известный из школьных учебников истории советской эпохи тезис о «царистских иллюзиях» русского крестьянства, в общем, справедлив. Как справедлив и парный ему тезис, описывающий специфику массового сознания следующим образом: «Царь хороший, а бояре плохие».

Эти два стереотипа сохранили свою силу вплоть до сегодняшнего дня, успешно пройдя сквозь исторические эпохи. Отечественную государственную конструкцию можно уподобить пирамиде, стоящей не на основании, а на вершине. Тем самым, если царь-суверен становился в перспективе народного мнения «плохим», что и произошло в годы первой мировой войны с Николаем II (можно привести хронологически более близкую историческую аналогию: массовое разочарование советского общества в Михаиле Горбачеве, начиная с 1989 г.), то делегитимации подвергалось государство в целом.

Этнический фактор действительно сыграл решающую роль в революционных потрясениях начала XX в., однако, вопреки сумеречным конспирологическим фантазиям, то была не еврейская, а русская этничность. Именно «народ-богоносец» расправился с помазанником Божиим и отряхнул со своих ног прах Старого порядка.

Русское восстание против Империи

В нашем представлении фундаментальной причиной бифуркации начала XX в. послужило не социальное и политическое напряжение: современная историография, в общем, не склонна считать этот фактор решающим для крутого изменения исторической траектории страны — а социокультурное, экзистенциальное и этническое отчуждение между верхами и низами общества, обрушившее их бессознательное взаимодействие и придавшее объективно не столь уж серьезным конфликтам неразрешимый характер.

Революционная динамика начала XX в. фактически была национально-освободительной борьбой русского народа против чуждого ему

(в социальном, культурном и этническом смыслах) правящего слоя и угнетающей империи221. Эту глубинную психологическую подоплеку красной Смуты очень точно уловили евразийцы, назвавшие ее «подсознательным мятежом русских масс против доминирования европеизированного верхнего класса ренегатов»222. Симптоматично, что и в советском пропагандистском языке большевистская революция поначалу называлась именно «(Великой) русской революцией», вызывая неизбежные коннотации с русской этничностью. Это тем более примечательно, что коммунистическая политика, мягко говоря, не благоволила к народу, давшему имя революции. И лишь спустя десять — пятнадцать лет после самого события было канонизировано тщательно очищенное от всяких этнических коннотаций наименование — «Великая Октябрьская социалистическая революция».

Русский этнический бунт возглавила одна из наиболее вестер-низированных по своей номинальной доктрине политических партий — большевистская, для которой любая национальная проблематика была третьестепенна по отношению к социальной, члены которой гордились своим интернационализмом и доля нерусских в руководстве которой была одной из самых больших среди других общероссийских политических партий. Однако то была лишь внешняя сторона. В действительности именно большевики оказались наиболее созвучны — причем в значительной мере непроизвольно, спонтанно, а не вследствие сознательного и целенаправленного подстраивания — глубинной, внутренней музыке русского духа.

221 Подробнее об этническом и культурном отчуждении русского народа

от имперской элиты см. гл.З книги В. Д.Соловья «Кровь и почва русской

истории» (М., 2008).

222 Высказывание Н.С.Трубецкого цит. по: Уткин А. И. Запад и Россия:

История цивилизаций. Учебн. пособие. М., 2000. С. 324.

Во-первых, большевизм был результатом интеграции на русской почве рафинированного западного марксизма с автохтонной народнической традицией, вследствие чего возник новаторский синтез — «марксистский по начальному импульсу, но позаимствовавший у народников идею о революционности крестьянства, о руководящей роли небольшой группы интеллигентов и о "перепрыгивании" буржуазной стадии исторического развития для перехода непосредственно к социалистической революции... Разумно считать большевизм той формой революционного социализма, которая лучше всего приспособлена к российским условиям...»223. Большевизм был адаптирован к отечественной почве несравненно лучше любой другой заимствованной идеологии (например, кадетского либерализма).

Во-вторых, составлявшая мифологическое ядро марксизма мессианская идея избранничества пролетариата удачно корреспондировала с мощным и влиятельным религиозно-культурным мифом русского избранничества, русского мессианизма. Общая мифологическая матрица позволяла без труда транслировать марксистскую доктрину в толщу русского народа. Тем более что у него имелась собственная версия мессианского мифа — «Святая Русь», отличная от мессианизма верхов. В общем, социалистический мессианизм соединился с народным мессианизмом.