Франсиско Луке - Луна доктора Фауста

Гуттен по-прежнему не оборачивался и не ввязывался в разговор. Мурсия де Рондон, покосившись на него, сказал медовым голосом:

- Ты не прав, друг мой. Наше предприятие затеяли германские банкиры Вельзеры: значит, у них есть все основания отдать предпочтение своим соотечественникам. Разве ты на их месте поступил бы не так? Представь, что экспедицию снаряжала бы Испания...

- А то не Испания! - пуще разъярился Веласко.- Индии принадлежат нам, и море - наше, и даже император - тоже наш!

Гуттен резко повернулся и взглянул ему прямо в глаза. Огромный кастилец побледнел, а товарищи его боязливо поежились под этим суровым взглядом.

- Веласко! - пересилив себя, промолвил Филипп.- Уже полдень. Ударьте в колокол.

И, не прибавив больше ни слова, стал следить за тем, как на нижней палубе солдаты упражняются в стрельбе из арбалета.

Когда зазвонил судовой колокол, участники экспедиции и команда каравеллы устремились с глиняными мисками к большим котлам, в которых дымилось густое варево без цвета и запаха.

Гуттен получил свою порцию и снова отошел на корму, присев на палубу рядом с Веласко, Инфанте и прочими кавалеристами. Некоторое время царило полнейшее безмолвие, нарушаемое только хлюпаньем и стуком ложек, а потом послышался голос Мурсии:

- Вот припоминается мне один случай, когда его величество Франциск Первый...

- Дерьмо твой Франциск! - громовым голосом перебил его Веласко.

- ...задумал сбежать из плена,- невозмутимо и самодовольно продолжал тот,- а я распознал его намерения и имел честь лично уведомить об этом нашего государя...

- Что же сказал наш государь своему верному наушнику и соглядатаю? - с полным ртом промычал Веласко.

После захода солнца каравеллы убрали паруса и легли в дрейф - голые их мачты напоминали деревья, с которых дыхание зимы сдуло последние листья. Луна была на ущербе и слабо серебрилась в черной воде. В душу Филиппа снизошел покой, когда голоса матросов смолкли и от носа к корме, от одного судна к другому полетели мелодичные звуки: трехструнные скрипки наигрывали то разудалые фанданго, в такт которым хлопали матросы, то какую-то тоскливую мелодию, постепенно замирающую в воздухе, точно призыв муэдзина.

Через два часа после наступления темноты раздался голос впередсмотрящего:

- Прямо по носу земля!

- Слава тебе господи! - дружным хором отозвались моряки, преклонив колени.

- Должно быть, Канары,- сказал штурман, вглядываясь в причудливые гирлянды дрожащих огоньков на горизонте.

С головной каравеллы передали: "Стать в виду гавани; к берегу не приставать".

Суда исполнили приказ и замерли на якорях на расстоянии в два аркебузных выстрела от Тенерифе.

Экипажам выдали двойную порцию мяса и вина.

- А я-то не мог понять, с чего это он так расщедрился,- пригубив и сплюнув, проворчал Веласко,- чистый уксус.

Незадолго до полуночи первоначальная веселость вдруг сменилась у всех вялой истомой. На корме кто-то стал перебирать струны лютни, и с адмиральской каравеллы ему ответила другая; начался их нежный, кроткий и степенный разговор. Над водой полетел звучный и печальный голос певца. Филипп не мог понять, на каком языке он пел - не то по-французски, не то по-испански.

- Это лангедокское наречие,- объяснил ему Рондон,- на нем говорят в Провансе. Меня выучил ему коннетабль Бурбон, который хотел стать королем всей Южной Франции.

Кем утрачена нить

Путеводная долга,

Тот не знает, как долго

И куда ему плыть.

Нить же эта

Вплетена в песнопенье. Кто ищет ответа.

Тот прислушайся к песне и пой,

И увидится путь, и у каждого свой.

Невыразимо печальный напев продолжал звучать. Мурсия вполголоса переводил:

- Речь идет о том, что праведники скоро воскреснут, а язычников настигнет кара...

- Подождите! - прервал его Гуттен.- Ему отвечают! Другой голос, столь же печальный, запел о жестоких владыках, о покинутых очагах, об огне...

- Это стариннейший рыцарский романс,- объяснил Мурсия,- его исполняли когда-то трубадуры.

Невидимый певец, находившийся на адмиральской каравелле, начал другую песню - в ней слышалось воинственное упоение.

- Да помолчите хоть минутку, Мурсия! Дайте послушать!

Погиб Монфор,

И с этих пор

В Тулузе гулянье,

И ликованье,

И процветанье.

Погиб Монфор.

И с этих пор

Искуплен былой позор.

Больше часа продолжалась эта перекличка, и к полуночи голоса и звон лютней стихли, но через несколько минут снова послышался перебор струн, игравших ту же мелодию, что и в самом начале, а с каравеллы Филиппа донесся ответ. Потом у самого борта громко плеснула вода, и тотчас безмятежность ночи сменилась тревожной суетой.

- Эй, Педро! Педро, где ты? - закричал кто-то.

- Человек за бортом! - грянул во тьме голос Спиры.- Шлюпки на воду! Отыскать его!

Четыре шлюпки, освещая темную гладь моря зажженными факелами, закружились на месте. Гуттен. напрягая зрение, глядел вниз.

- Вот уж подлинно: как в воду канул. Никаких следов! - крикнул Гольденфинген.

- Да куда же он мог деваться? - в недоумении спросил Гуттен.

- Дон Филипп! - окликнули его с борта адмиральского корабля.Поднимитесь ко мне!

- Сейчас! - ответил Филипп и по шторм-трапу соскользнул за борт.

На каравелле Спиры царила сумятица: несчастный Педро упал в воду не по несчастной случайности, но желая покончить с собой.

- Это он играл на лютне,- шепнул кто-то на ухо Филиппу.

- Вот ведь странность: он никогда особенно не томился и не грустил...

- Скорей наоборот: сегодня он был особенно весел и впервые за все это время взялся за свою лютню. Никто и помыслить не мог о том, что у него на уме такое. Зачем понадобилось сводить счеты с жизнью нашему Педро?

Хорхе Спира был вне себя.

- Кто пел на вашем корабле? - спросил он Гуттена.

- Понятия не имею. По правде говоря, я не интересовался этим.

- Прикажите разыскать и немедля доставить ко мне! Хуан де Себальос, посланный Спирой, вернулся и доложил:

- Никто не знает! Кого я ни спрашивал, никто не может дать ответ!

В пляшущем свете факелов изуродованная щека Спиры выглядела особенно зловеще. Гневно он повернулся к Филиппу:

- Сколько человек из команды умеют играть на лютне?

- По крайней мере половина...- растерянно отвечал тот.

- Ну хорошо...- прошипел капитан-генерал,- завтра утром, до выхода в море, вы доложите мне, у кого из ваших людей ухо без мочки!

- Что? - переспросил вовсе сбитый с толку Филипп.

- Я желаю, чтобы вы лично удостоверились, есть ли среди ваших людей такой, у кого ухо со сросшейся мочкой и кто из-за этой особенности не может носить серьгу!

Гуттен в полнейшем недоумении вернулся на свой корабль.

На рассвете его люди сошли на берег: Гуттен поручил им разузнать, не заходила ли в порт Тенерифе каравелла Федермана.