Дмитрий Шерих - Улица Марата и окрестности

Каким был Александр Сергеевич Даргомыжский в те годы, которые он провел на Грязной? Молодой чиновник, уже добившийся успехов по службе. Светский молодой человек, завсегдатай многих салонов. «Очень бойкий фортепьянист». Именно в эти годы Даргомыжский подружился с Глинкой, встречался и говорил с Пушкиным. Словом, стал человеком известным, хотя об истинных его дарованиях подозревали еще немногие...

Вполне мог общаться Даргомыжский и с другом Пушкина, тогдашним министром юстиции Дмитрием Дашковым. Дмитрий Васильевич был одним из немногих людей, о ком современники всегда отзывались с уважением. Он не только дружил с Пушкиным, но и состоял в числе основателей знаменитого «Арзамаса», имея там прозвище Чу...

Имя Дашкова упомянуто тут не случайно. Хотя министр уже вскоре ушел из жизни (всего-то пятидесяти лет от роду), члены его семьи вписали в историю дома № 14 несколько страниц. В самой середине XIX века хозяйкой дома была вдова Дашкова, а потом дочь Анна, вышедшая за генерал-адъютанта Адама Ржевуского.

Новоиспеченная госпожа Ржевуская принялась за перестройку дома по проекту зодчего Карла Андерсона. Именно тогда фасады здания были оформлены в стиле необарокко. И если в радищевском доме числилось девять окон по фасаду, то с 1850-х годов в нем стало по фасаду 17 окон.

Увы, век Анны Дмитриевны Ржевуской оказался еще короче, чем век ее отца: она скончалась 26 лет от роду. И дом снова начал переходить из рук в руки. Были и новые перестройки, после которых здание стало четырехэтажным и приобрело нынешний облик...

А с конца XIX века это был уже не только жилой дом, но и настоящий промышленный центр. Здесь работали самые разные предприятия. На исходе XIX столетия тут находилась обувная фабрика, в начале века XX – «Петербургская прядильня искусственной шерсти». А в советские годы и того краше: в 1920-е – мыловаренный завод «Арс» и мастерская пластыря для крыш, а в начале 1930-х – крахмально-терочный завод кооператива «Вкуспром»...

Судебная тема уже мощно прозвучала в истории дома № 14. Под судом был Радищев, министром юстиции трудился Дашков... Но это еще не все. В XX столетии к этим сюжетам прибавился еще один, заслуживающий нашего внимания.

С предреволюционных лет среди жильцов дома № 14 был известный юрист присяжный поверенный Яков Самуилович Гурович. После революции он оставил адвокатскую практику, но в 1922 году ненадолго вернулся к ней. Причиной тому был процесс по делу петроградского митрополита Вениамина и его сподвижников: тех обвиняли в сопротивлении изъятию церковных ценностей.

Поначалу Яков Самуилович отказался участвовать в процессе: опасался, что возможный проигрыш дела адвокатом-евреем послужит всплеску антисемитских настроений. Тогда митрополит сам обратился к Гуровичу с просьбой взять дело в свои руки – сказав, что полностью ему доверяет.

Как вспоминал современник, «митрополит в своем обращении к Я.С. Гуровичу говорил, что нужно защищать не его, митрополита Вениамина, а церковь, что лично он верит ему и просит отложить все страхи и опасения, принять на себя защиту. Гурович дал окончательное согласие. В связи с принятием на себя защиты Гуровичу пришлось долго задержаться в Трибунале. Вернулся домой только около 12 часов ночи. Несмотря на полуночный час, застал дома массу народа – родственники и друзья заключенных пришли просить взять на себя защиту. Гурович ответил отказом. "Я взялся защищать владыку-митрополита и поэтому не могу уже взять ничьей защиты". И присутствовавшие, забыв о своем, просили его приложить все усилия к тому».

На процессе Гурович вел себя мужественно, не боялся вступать в открытый конфликт с обвинителями. Его итоговая речь длилась несколько часов и произвела на слышавших ее сильнейшее впечатление. Заканчивалась она, по свидетельству очевидцев, такими словами: «Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвинения... Что скажет история? Изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство – на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смерти. Основной принцип, подчеркиваемый вами – польза советской власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растет церковь... Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со словом. Пока длятся прения – подсудимые живы. Кончатся прения – кончится жизнь...».

Да, исход суда был предрешен до его начала. Митрополита и нескольких его соратников расстреляли. А Яков Гурович вскоре после окончания суда эмигрировал; свои дни он окончил во Франции...

Напоследок – еще один сюжет из истории дома № 14, не столько судебный, сколько криминальный. В книге ветерана МВД Данцига Балдаева «Татуировки заключенных», вышедшей в 2001 году, зафиксирована одна весьма красочная татуировка со словами «Слава КПСС!» и «Мне коммунисты нужны как моей п... будильник» (цензурное отточие внесено автором этих строк).

Комментарий Балдаева к рисунку гласит: «Хулиганская татуировка пьяницы и проститутки, судимой по ст. 206 УК РСФСР за хулиганство. Носительница была убита ударом бутылки по голове во время пьяной драки в притоне на ул. Марата, 14, в Ленинграде в 1968 году. Нижняя часть живота».

Экзотическое дополнение к истории радищевского дома!

Детская площадка перед домом № 16 – слабое напоминание о когда-то находившемся здесь саде генеральши Комаровой. На планах пушкинской поры сад этот виден отчетливо: большой, с аллеями, далеко уходящий вглубь участка. Стояли на участке Комаровой и солидные каменные дома – один по красной линии улицы, другой в глубине участка.

Дом№ 16

Именно у Комаровой квартировал в 1820-е соученик Пушкина по Лицею барон Модест Корф. В те годы Корф был еще молод, и о карьерных вершинах мог только мечтать. Но все у него сложилось благополучно. На пороге своего сорокалетия он записал в дневнике характеристики некоторых лицеистов и в том числе собственную: «Способности обыкновенные. Недостаток их выкупается большим трудолюбием. Человек, про которого вообще нельзя сказать ничего особенного – ни в хорошую, ни в дурную сторону, словом, человек средний, но которому всегда и вовремя благоприятствовало необычайное счастье...»

М.А. Корф

Счастье и вправду было необычайное: начав со скромных должностей, Модест Андреевич сумел стать камергером, статс-секретарем, членом Государственного совета, доверенным лицом императора Николая I, инициатором создания и членом негласного цензурного комитета. На последней должности ему довелось пережить памятный, вошедший в историю цензуры конфуз.