Вадим Васильев - История новоевропейской философии

Дело в том, что решение этой проблемы виделось Канту следующим образом; принципиальные формы этого решения он понял сразу, как решать, но конкретная разработка доказательств, требующихся для реализации этой программы, отняла очень много времени (а абрис решение, был ясен изначально). Оно так примерно выглядит: априорные понятия должны составлять условия существования явлений. Точно так же, как пространство и время содержат в себе условия возможности явлений, так же и рассудочные понятия должны содержать в себе формальные условия возможности предметов опыта. От этих понятий должна зависеть возможность существования предметов опыта. Иными словами, раньше, говорил Кант, думали, что понятия зависели от вещей — есть вещи, а потом возникают путем абстрагирования понятия, а более перспективным, а в результате окажется, что истинным, является тезис, согласно которому вещи зависят от понятий.

Вот этот переворот в мышлении в современной философии Кант и назвал коперниканским. Иногда недоумевают — почему коперниканский, казалось бы, наоборот, птолемеевский переворот: раньше считали, что человек как бы на периферии находится познания, а человек пассивно его отражает, этот мир, согласно кантовским словам. А теперь человек получается находится в центре мира, и вокруг него вращаются вещи, — это Птолемей, а не Коперник. Но Кант совсем другое имеет ввиду. Он хочет сказать, что ему как Копернику приходиться идти против чувственной видимости, говорит он, вот в чем аналогия с Коперником, а не в этих планетных штучках. Все дело в том, что видимость состоит в том, что мир не зависим от нас, в частности от наших рассудочных представлений о нем. В этом видимость, так же как видимость состоит в том, что солнце вращается вокруг Земли, а он хочет показать, что в действительности все наоборот. Ну и как он это покажет, мы поговорим на следующем занятии.

— А вопрос можно? Как далеко он традицию опровержения относит…, т. е. с самым началом философии или все‑таки…

Опровержение чего?

— Ну, опровержение представления о том, что понятия зависят от вещей?

Он считает. в предисловии к «Критике.» ведь об этом речь идет, ко второму изданию, из контекста там неясно. Такое впечатление, что Кант вообще говорит. трудно сказать. Это, скорее, просто дидактический прием, здесь он конкретных исторических отсылок не подразумевал. Вообще, он читал лекции по истории философии, но эти лекции были очень краткими, и в основном он рассказывал о греческой философии, а о современной мало, практически и не рассказывал.

— Но при этом, у греков он своих единомышленников не находил …

Нет, реальная ситуация сложнее, он там еще другие варианты объяснения предлагал: та же предустановленная гармония, еще есть некоторые. — непосредственные созерцания, — вот это он находил у греков; т. е. скорее всего это просто такой, не имеющий конкретной отсылки, пассаж.

— А вот «мыслимое — представимо, представимое — мыслимо» парменидовское: разве это не проблематика ««вещей в себе»?

Это безусловно. Безусловно. Но только вот «критический» Кант.

— Преодолел это?

Да. Изначально он соглашался, он считал, что мысль может постичь (бытие). И то, что мыслимо, то подлинно и существует; потом он от этого отказался… Но поговорим еще об этом на следующем занятии. Спасибо.

— Спасибо Вам.

Перед нами сложное и запутанное исследование в рамках кантовской метафизики. И сам Кант говорил, что трансцендентальная дедукция категорий — это самое трудное из всего, что он сделал в философии и опасался, что этот раздел неизбежно вызовет непонимание у читателей. И действительно, сотни исследователей бьются над истолкованием его «дедукции» — это самая популярная тема (и самая сложная тема) в современном кантоведении. Позже я поподробнее расскажу об этом.

Так вот, Кант выстроил все доказательства; наконец‑то система выстроилась (в 75 году)! Он был очень рад и уже готовился в 1776 году издать «Критику.», но тут что‑то ему помешало, на какое‑то время он словно решил осмотреться. В принципе, все уже готово было, он мог законченный текст скомпоновать и отдать в печать. Но какое‑то время он подождал, и интересно, что в черновых набросках Канта периода 76–78 гг. мы находим обильные автобиографическиу размышления: Кант с высоты обретенных им новых позиций оглядывается назад, оглядывается на другие философские системы, поэтически рассуждает о своих прежних работах. Такой рефлексивный период длится примерно с 1776 по 1779 год.

В это же время Кант изучает трактат Тетенса, о котором я говорил и немало сил это у него отнимало: трактат огромный, его просто прочитать то непросто, а уж тем более продумать. И, судя по всему, Кант его именно продумал. Свидетельствует об этом, к примеру, Иоганн Гаман, который в письме к своему, не менее известному современнику Гердеру* (бывшему, кстати, до этого учеником Канта) писал, что вот «Кант работает, не переставая, над своей «Критикой.»» (правда, почему‑то он назвал ее «Моралью чистого разума») «и Тетенс все время лежит у него на столе», — вот так писал Гаман (это было в 1779 году).

Ну, о влиянии Тетенса на Канта можно много говорить и спорить. Я считаю, что особого влияния все‑таки он на него не оказал, но важно другое, важно то, что через Тетенса, по — видимому, Кант вышел опять‑таки на Юма, а именно на те части юмовского трактата, которые до этого ему были не известны, в которых Юм ведет речь о своей теории «Я». Причем Тетенс, пересказывая юмовскую «теорию Я» останавливается на вот этой концепции души как пучка перцепций, и не говорит о том, что Юм скорректировал потом эту теорию, Тетенс сам это не учитывает в своей трактовке Юма. Ну вот. Т. е. Кант, видимо, пребывал в убеждении, что Юм так и считал душу собранием перцепций без субстанциального носителя. Тетенс акцентирует этот момент, и, видимо, Кант тоже стал задумываться, а корректно ли он принимает и считает душу субстанцией, открывающейся нам в интеллектуальном созерцании, именно так он считал. Даже вот уже соорудив, построив основы критической философии, Кант все еще верил в то, что душа это простая сущность, простая субстанция, то есть критицизм долгое время не затрагивал учения о сущности души или рациональную психологию у Канта. Это единственный такой островок догматизма, если хотите, оставался в его уже почти готовой критической системе.

Ну, я вот предполагаю, хотя полностью это доказать сложно, что именно знакомство с юмовской концепцией, может быть какие‑то другие факторы (тут это уже не принципиально) сыграли роль, но, так или иначе, Кант вдруг неожиданно резко пересмотрел свою позицию и отказался от базисных положений рациональной психологии. Теперь «Я», считавшееся им субстанциальным началом, носителем перцепций, «вещью в себе». Он считал, что «Я» — это единственная «вещь в себе», которая может быть открыта нам в созерцании… Он перестал высказывать такие утверждения и стал рассматривать «Я» (вот то, что мы называем «Я»), как одну лишь форму, как единство мышления, а не субъекта самого. А субъект сам по себе он объявил непознаваемым для нас.