Генрих Шлиман - Илион. Город и страна троянцев. Том 1

Сторонники теории «Троя—Бунарбаши» мало что могут извлечь из Эсхила, и столь же мало могут они извлечь и из «Фарсалии» Лукана [1034]. Вполне очевидно, что Лукан заставляет Цезаря посетить Илион его времени и считает его гомеровским городом. В этом едва ли оставляет какое-либо сомнение стих:

поскольку на троянском побережье существовал только один город, именовавшийся Илионом или Троей, и никакого другого города с таким названием не было. Однако вполне очевидно, что Цезарь не мог найти здесь руины древнего Пергама и стену Феба-Аполлона, и это столь же мало имеет отношения к делу, как те деревья и кусты, которые росли на Пергаме, как и теперь растут на Акрокоринфе и многих других акрополях, в то время как город, относящийся к нему, живет и продолжает носить свое древнее имя. Вспомним также торжественный обет Цезаря, сделанный на священной земле [1035]:

Под этим могут иметься в виду только многочисленные благодеяния и милости, которыми – как мы прекрасно знаем из истории – Юлий Цезарь старался поднять Илион своего времени и привести его в цветущее состояние».

Здесь я могу добавить еще, что гипотеза о Бунарбаши противоречит гидрологическим данным нашей карты, и в силу этого все сторонники теории «Троя—Бунарбаши» должны пойти на радикальное переименование всех рек на долине.

Против отождествления Нового Илиона с гомеровской Троей выдвигался и такой довод: если последний находился так близко к кораблям, то троянцам и не понадобилось бы разбивать лагерь на долине. Однако Гектор намеревался напасть на греков в тот момент, когда они попытаются спустить свои корабли на воду и взойти на борт, поскольку полагал, что у них был такой план [1037]. Разбив лагерь на кургане Ила, он избавил троян от перехода в полторы мили и держал свое войско вооруженным, а не рассеянным по городу.

Когда битва бушевала около Трои, Аякс боялся, что те греки, которые остались в лагере у кораблей, могут лишиться отваги, если увидят, как Гектор бьет их товарищей [1038]. Таким образом, представляется, что расстояние было настолько небольшим, что они могли видеть друг друга. Вергилий [1039], который наиболее правдиво передает традиции, а также Квинт Смирнский [1040]изображают, как троянские женщины смотрят на греческий флот со стен и слышат крики греков, когда те выбегают из лагеря. Это лишь примеры того, каких взглядов эти два поздних автора придерживались на расстояние и относительное расположение города и лагеря. Однако следует предполагать, что люди в лагере и в Илионе видели друг друга лишь смутно, иначе не могло бы быть причины для того, чтобы Полит (он, полагаясь на свою быстроту, засел, как разведчик, на кургане Эсиета, который, как мы можем предполагать, находился вблизи Кум-Кея) высматривал, как греки пойдут в атаку от своих кораблей [1041].

Легенда о троянском коне – несомненно, не что иное, как священный символ. Евфорион, в рационализирующем духе позднейших греков, предполагал, что этот конь – не что иное, как греческий корабль, именовавшийся ἵππος («конь») [1042]. И Павсаний говорил, что троянский конь фактически должен был быть осадной машиной, поскольку принять этот рассказ буквально значило бы предположить совершенно детскую наивность защитников города [1043]. Келлер [1044]предполагает, что «здесь, возможно, имеется в виду оракул: вспомним многочисленных сибилл Малой Азии, Сард, Эритры и Самоса [1045], а также оракул о деревянных стенах Афин, которые символизировали его корабли». Однако троянский конь вкупе с Синоном и Лаокооном был, как говорит Грот [1046], одним из основных и неизменных событий эпоса: Гомер, Арктин, Лесх, Вергилий и Квинт Смирнский – все настойчиво говорят о нем как о непосредственной причине падения Трои.

Я заговорил здесь о троянском коне только для того, чтобы показать, что те, кто изобрел или поддерживал эту легенду, могли представлять себе, что его перетащили в Пергам, только если Пергам был расположен на очень коротком расстоянии от греческого лагеря: они не могли бы думать, что такую огромную махину, наполненную воинами, можно было тащить 8 миль по долине, а потом еще на милю вверх по крутым скалам Бали-Дага на Пергам. Сторонники теории «Троя—Бунарбаши» говорят, что пассаж в «Одиссее» [1047], где говорится о том, как троянцы советуются, не следует ли бросить огромную лошадь, которую втащили на акрополь, на скалы у его подножия, – может относиться только к маленькому акрополю на Бали-Даге с его высоким и крутым склоном, а не к Гиссарлыку. Но мы не видим никакого основания для этого, поскольку склон Гиссарлыка на севере, северо-западе и северо-востоке имеет угол 45° и, кроме того, у города были высокие стены. Таким образом, мы должны понимать это так, что коня предложили подтащить к краю стены и сбросить его оттуда на камни вниз; нет ни малейших причин полагать, что Гомер должен был обязательно иметь в виду какие-то очень высокие, почти перпендикулярные, острые скалы.

Во времена Деметрия из Скепсиса маленький акрополь на Бали-Даге за Бунарбаши, возможно, все еще существовал. Стратегически он был расположен весьма выгодно; однако, несмотря на всю свою зависть и ревность к Новому Илиону, Деметрий не осмеливался, в отличие от современных исследователей, заявлять о тождестве этого акрополя с гомеровским Илионом. Он предпочел облечь бедную и совершенно неподходящим образом расположенную деревушку легендарными правами древнего Илиона, поскольку, по крайней мере, она хотя бы по видимости носила это имя. Никто в древности не осмеливался подрывать традицию, содержащуюся в имени, – пример осторожности, который должен быть нам предостережением [1048].

В. Крист [1049]цитирует Б. Старка из Гейдельберга [1050], энтузиазм которого к теории «Троя—Бунарбаши» доходит до того, что, не обращая никакого внимания на свидетельства древних, он располагает «селение илионцев» Деметрия вблизи Бунарбаши.

Грот [1051]замечает: «Феофраст, говоря о древних и почтенных деревьях, упоминает φήγοι (Quercus aesculus) на могиле Ила в Илионе безо всяких сомнений в подлинности его местоположения ( Feofrast. De Plant. IV. 14); его современник, арфист Стратоник, выражает ту же мысль в своей шутке по поводу визита плохого софиста в Илион во время праздника Илиеи ( Афиней. VIII. P. 351). То же самое можно сказать и по поводу автора десятого послания, приписываемого оратору Эсхину (p. 737), в котором описано его посещение достопримечательностей Илиона; то же относится и к Аполлонию Тианскому или к тому автору, который описал его жизнь и его визит в Троаду; очевидно, что он доверял ἀρχαιολογία илионцев, которые уверяли, что их город и является настоящей Троей ( Филострат. Жизнь Аполлония Тианского. IV. 11). Говорили, что илионская богиня Афина оказала значительную помощь жителям Кизика, когда их осаждал Митридат, и об этом напоминают надписи, установленные в Илионе ( Плутарх. Лукулл. 10)».