Лев Исаков - Русская война: Утерянные и Потаённые

Действиям русского флота на внешних коммуникациях Страны Восходящего Солнца благоприятствует множество обстоятельств, кроме отсутствия необходимой базы в районе, единственно подходящем пунктом для которой представляется Петропавловск. Но даже будучи оборудован, он и все русские силы района будут нуждаться в тесном взаимодействии с Владивостокской эскадрой, притягивающей на себя японский флот с внешних коммуникаций; для налаживания такого взаимодействие очень важно представлялось создать промежуточные военно-морские позиции: в проливе Лаперуза у мыса Крильон, у мыса Анива в центральной части Курильской гряды, и промежуточноую угольную станцию в Корсакове; а также поддерживать обходной путь от мыса Лопатка до Охи и Николаевска.

Полагая в себе некоторую неготовность, т. е. усердно-долгое начало, когда войну еще только осваивают в восходящих степенях навыков, следовало бы при постепенно нарастающем характере действий броненосного ядра флота в Японском море развернуть активнейшую блокаду крейсерами и крейсер-броненосцами внешних коммуникаций Японии в океане из тех заделов, что были определены для Англии, с которой, в сущности, теперь и сражались, только она нашла подходящего «боя», который согласился вместо нее прыгнуть в пожар; для чего использовать 3 крейсер-броненосца, 3 океанских крейсера, большие бронепалубные крейсера серии «Варяг» (3 ед.) и типа «Аврора» (3 ед.), да 6–8 «рапитовских вспомогательных крейсеров», и навалившись таким составом, обратить морские пути в Японию в ад. В тех же районах, которые стратегически бесплодны (Желтое море) или временно недоступны (Корейский пролив) развернуть минную войну, и набеговые операции самых быстрых в мире легких русских крейсеров типа «Новик». При этом 4-ка русских крейсеров со скоростью 23–25 узлов (3 «Варяга» и «Новик») могли минировать и Цусимский пролив, проходя его в ночное время и по своему вооружению и скорости недоступные японским кораблям.

Картина убедительная, очевидно осуществимая, но требующая задолго определившейся решимости зоркого мастера художника, погруженного в свое дело, а не праздношатающегося вокруг него любителя. Вот удивительно, многократно поднимая, решив и закрыв вопрос о большой значимости русских крейсерских операций в Русско-японской войне, военно-морские специалисты ни разу не коснулись его составляющей, вопроса о базе таких операций, ни разу Петропавловск, единственно к тому пригодный нигде не высветился и не оглашен, эта все та же ущербность представления крейсерской войны, возможной в 1904–1905 годах.

Сама по себе система этих операций; осторожно нарастающих эскадренных на Японском море; отчаянно лихих или непредусмотренно-внезапных у Цусимы и в Желтом море и предустановленно-успешных в океане, вышколила бы, сплотила, слила экипажи, окрылила смелостью военного дерзания офицеров, соединила корабли в эскадры, обратила сборище судов во флот.

Если же положить войну энергично-наступательной, по причине ли уверенности, по самомнению нации громадной к нации малой, по вдохновению ли свыше, когда брошенный вовремя ком обращается камнепадом – следовало к первому дню войны готовить поход-прорыв на Цусиму, с молниеносным захватом этого ключевого пункта ситуации в войне, зная, что эта схватка неповторимо-единственная, дающая полную победу, но и требующая предельной отдачи… Всё или ничего! Как петровский сержант Щепотьев, в ночную пору в тумане выскочив на двух лодках на какую-то шведскую посудину, бросился безоглядно с 6 десятком солдат, резался всю ночь, и захватил фрегат с 3 сотнями экипажа – погиб сам, осталось в живых 18 израненных солдат, и добытая победа. В английском флоте существовала традиция, прямо воспитывающая это качество офицера – неудачную атаку таковой не считать, и победитель адмирал Бинг, остановивший продолжение боя был повешен; она много спасала и поднимала Г. Нельсона в годы молодых неудач, когда неистовое стремление «Атакуйте, всегда атакуйте!» еще не укрепилось глазомером, и размышлениями; в этом отношении его судьба немного зависела от него – была порождением порядков Великого NAVY… Все или ничего! Обрушиться с яростью такого натиска, что победит даже не вследствии своей механической величины – полной его неожиданности неприятелем. Упредить неприятеля, броситься в драку к Корейскому проливу безотносительно откуда, из Владивостока, Артура, всем, что окажется под рукой… Осознавалось ли это? Нет, и в печальном обстоятельстве повинно все русское военно-морское руководство, от «семи пудов августейшего мяса» наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, до адмирала-ученого С. Макарова, адмирала-артиллериста З. Рожественского, адмирала-администратора Бирилева. Все.

Русский флот, богатый талантами самых разнообразных оттенков и достоинств оказался беден в одном, таланте адмирала-бойца, разгорающегося страстью в предчувствии боя, живущего нарастанием способности к войне, как Ушаков, Нахимов в прошлой истории, как Битти, Шпее в соседском окружении. Увы, исключая Н. О. Эссена никто из русских флагманов не решился бы, узнав о начале высадки японцев в Корее, тут же сняться с якоря, пройти в пару ночей к Корейскому проливу и наброситься на 180 японских транспортов, заполонивших пролив, – как оказалось, без прикрытия – и сорвать высадку армий на континент, главнейшую стратегическую задачу флота в первые дни войны, очевидную по островному положению Японии, и могущую перечеркнуть даже и саму войну. Так поступил Нельсон у Копенгагена, Ушаков у Килиакрии – и вот в канун войны С.О. Макаров предлагает убрать корабли с внешнего рейда Порт-Артура на внутренний из-за возможной внезапной атаки японского флота – но это значит, что сам он атаковать, стремительно, упреждающе, первым не будет, выход из внутренней бухты Артура требовал суток… Но это же отказ от борьбы за господство на море в неслыханно значимые первые часы войны, да надо было не прятать флот в карман, вытряхнуть его из Артурской лужи, держать под парами, погасив огни, меняя расположение кораблей, выставив зорчайшее охранение, и немедленно сняться с якорей и черными тенями – к проливам, топя и захватывая все на пути, бросив кого-бы то ни было убеждать, адресуясь к своему чувству опасности, как только оно заголосит «беда!» – да, так поступил бы адмирал, готовый к войне с ее нулевого часа. Увы, в русской военной истории такие примеры нечасты при всем обилии битв – мы скорее склонны были подставляться к первому удару, и сколько за то вылетело зубов!.. А сколько упущено возможностей, ведь, например, все 22 года Ливонской войны Ивана Грозного в сущности следствие однократного действия: собиравшийся на соколиную охоту боярин Алексей Басманов, перехваченный гонцом, сообщившим о войне с Ливонией, повернул соколятников и псарей, и велев ударить в пушки, бросился через Нарову на неприступную Нарву – и взяв неприятельскую крепость, ключ к Прибалтике, в первый день войны с налету, обеспечил тем всю 20-летнюю кампанию. Такая взрывная готовность к ошеломляющему удару, мгновенно обрушившемуся натиску рождается всем предшествующим воспитанием военного человека, в согласии или вопреки мнений общества готовящемуся к единственному смыслу своего существования – войне, мгновенно вскипающей в беспощадном соревновании воль. Как выглядят с этой точки зрения русские адмиралы и офицеры – мягкотелыми, чеховски благодушными слизняками! В. Ф. Руднев, ждущий на поводу у посла Павлова заклания в Чемульно, в то время как совокупность признаков начала войны требует сняться и уйти волком-татем, с потушенными огнями, в ночь, а то и начиная с выхода из гавани приступить топить транспорты с войсками противника. Да, он мужественный человек, он добрый человек, он славный человек – он только не воин, мысленно изготавливающийся к ежечасному нападению на себя или от себя, как на то бросился немец Мюллер: узнав о русской мобилизации из газет, ринулся в июле 1914 года к Корейскому проливу и захватил два громадных транспорта, ставшие вспомогательными крейсерами германского флота – при этом в своей биографии знаменитого капитана «Эмдена» никогда не опускавшийся до «германских зверств».