Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Пример с МУЗО достаточно поучителен. Правда, подобной демонстрации «верности» директивному марксизму не было в отчетах и планах других отделов до последнего года существования Института. Но трения и напряжение между сотрудниками внутри отделов нарастали.

Навязываемая социологическая конъюнктура обострила конфликт в Словесном отделе между бывшими опоязовцами и Жирмунским: стремление руководителя отдела к компромиссу с официальными установками и его интерес к социологическим разработкам западных коллег — все это расценивалось радикальным крылом формалистов как проявление карьеризма и приспособленчества [106] Дмитриев А. Н. Полемика В. М. Жирмунского с формальной школой и немецкая филология // Материалы к конференции, посвященной 110-летию со дня рождения академика Виктора Максимовича Жирмунского. СПб.: Наука, 2001. С. 66–74. Устинов Д. В. М. Жирмунский и Г. А. Гуковский в 1920-е годы // Там же. С. 25–26. . Интересно, что в конфиденциальном письме к Новицкому от 21 ноября 1927 года Шмит, рассказывая о скандале сотрудников с руководителем в МУЗО, пишет об аналогичных «принципиальных» разногласиях в других секторах, в частности «в ЛИТО между В. М. Жирмунским и рядом членов отдела» [107] ЦГАЛИ СПб., ф. 389, оп. 1, ед. хр. 50, л. 5. Трения между Жирмунским и членами Разряда Словесных искусств начались с момента образования Соцкома, инициатором которого он оказался (см. об этом: Кумпан К. К истории возникновения Соцкома в Институте истории искусств). В 1925 г., в момент, когда временно обострились его отношения с секретарем отдела Б. В. Казанским (судя по переписке, ссоре между ними отчасти «способствовали» интриги того же Я. А. Назаренко), Жирмунский даже попытался подать заявление об уходе с поста председателя и обиженно писал в одном из писем к Казанскому: «Если Вы и Ваши ближайшие друзья, на которых Вы так часто ссылаетесь, считали бы более правильным, чтобы я покинул место председателя, я охотно это сделаю, если таково общее мнение Разряда» (Письмо В. М. Жирмунского от 3 января 1925 г. // ОР РНБ, ф. 1393, ед. хр. 599, л. 8 об.). .

Разногласие между «мэтрами» и учениками [108] О причинах распада семинария и методологических расхождениях между учениками и мэтрами см.: Устинов Д. Формализм и младоформалисты // Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 296–321: Гинзбург Л. Я. Вспоминая Институт истории искусств… С. 283; Савицкий С. Спор с учителем // Новое литературное обозрение. 2006. № 82. С. 129–154. Позже, когда и ученики, и учителя подверга лись шельмованию как «классовые враги», Гинзбург признается: «…я, не колеблясь, обвиняю себя в том, что писала письма <���…> и учинила трагедию с мэтрами» (цит. по: Кумпан Ксения, Конечный Альбин. «Гимн формалистов» // Natales grate numeras?: Сб. статей к 60-летию Георгия Ахилловича Левинтона. С. 268). в Словесном отделении и связанный с этим скандал, в результате которого семинар Эйхенбаума по литературному быту в Институте прекратил свое существование [109] Через некоторое время Эйхенбаум начал вести семинар по быту на дому, включив в него, наряду с учениками из ГИИИ, университетских студентов и аспирантов. , — в определенной мере результат воздействия социологического прессинга. На рубеже 1920–1930-х годов, когда марксистско-классовый подход к изучению литературы стал единственно возможным, бывшие формалисты попытались подключить к бытовому ряду и экономический («словесность и коммерция») и даже подойти к труду писателя, как к разновидности «индустрии», что можно соотнести с отчаянными усилиями вышестоящих инстанций включить науку в пятилетний план социалистического строительства (см. об этом ниже). По этому поводу Н. Трубецкой писал Р. Якобсону в письме от 3 октября 1930 г.: «От формализма мало что осталось. „Литературный быт“ переключается в стремление изобразить литературу как основной вид производства, с применением к нему всей методологии учения о промышленности. Словом, стремление сохранить свое лицо все-таки есть, но в то же время марксизм затягивает» [110] Цит. по: Галушкин Александр. «Итак, ставши на костях, будем трубить сбор…»: К истории несостоявшегося возрождения ОПОЯЗа в 1928–1930 гг. // Новое литературное обозрение. 2000. № 44. С. 149. .

Нельзя не согласиться с общепринятой точкой зрения, что «кризис формализма», пришедшийся как раз на эти годы, был обусловлен прежде всего внутренней эволюцией исследователей, а для Эйхенбаума — и проблемой личной биографии [111] См. об этом: Чудакова М., Тоддес Е. Страницы научной биографии Б. М. Эйхенбаума // Вопросы литературы. 1967. № 1. С. 151–152, 159; Дмитриев А. Н. Русский формализм и перспективы социологического изучения литературы // Проблемы социального и гуманитарного знания. Вып. 2. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2000. С. 367–398. . Однако отход от морфологического метода и интерес к изучению воздействия иных не собственно литературных «рядов» на художественный материал был воспринят молодыми и наиболее амбициозными сотрудниками Словесного отдела как измена формальному методу. Представляет интерес зафиксированное в письме Г. Е. Горбачева Г. Лелевичу высказывание В. А. Каверина на семинаре по марксистской критике в ИЛЯЗВе (1928): «Формальной школы нет, то, что делает Эйхенбаум с лит<���ературным> бытом и Шк<���ловский> с „В<���ойной> и М<���иром>“ <���…> никак не вяжется с теорией, усвоенной мной от этих моих учителей». И далее Горбачев не без мстительного удовлетворения замечает: «Ученики Эйхенбаума, кроме некоторых, обвиняют его в измене и массой с демонстрациями бегут к Энгельгардту, объявившему чистый и мистический идеализм своим принципом в противовес Эйхенбауму. Тот говорит о „победе черной реакции“ в ИМИ» [112] РГАЛИ, ф. 1392, фонд Лелевича, оп. 1, ед. хр. 49, л. 85 об. Ср. в воспоминаниях Л. Я. Гинзбург «Студенты, особенно студенты младших курсов увлекались лекциями Энгельгардта — к неудовольствию наших метров» ( Гинзбург Л. Я. Вспоминая институт истории искусств… С. 284). Следует заметить, что и старшие ученики, в частности, сама Гинзбург и особенно Б. Я. Бухштаб, с большим вниманием относились к работам Энгельгардта и высоко ценили его философско-эстетический подход к литературе. .

Важна была именно эта общая тенденция. Темы по музыкальному, театральному быту, быту художников и художественных объединений были признаны актуальными и стали энергично разрабатываться в соответствующих отделениях Института. Как поворот к социологическому изучению расценивали их в середине 1920-х годов и чиновники Наркомпроса. В постановлении Президиума Научно-художественной секции ГУСа от 9 декабря 1926 года, присланном в Правление ГИИИ, имелась следующая похвальная резолюция о работе Отдела словесных искусств: «Следует приветствовать те новые задания производственного плана на 1926/27 г., которые большею частью клонятся также к расширению социологических исследований (изучение лит. среды, быта, влияний и т. п.)» [113] ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 12, л. 92–93. Впрочем, тут же указывалось: «Необходимо, однако, чтобы в идеологическом и методологическом отношениях Отдел стремился установить полный контакт с Комитетом социологического изучения искусства». В производственном плане ЛИТО изучение быта было также подано в «актуальном ключе», как «разработка проблем литературного творчества и техники, в связи с изучением литературного быта и условиями литературного труда и современности» (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 21, л. 20 об.). .